Чаша страдания
Шрифт:
35. Алеша Гинзбург поступает в университет
Алеша Гинзбург закончил школу, пропустив по болезни один год, и в девятнадцать лет собирался поступать в институт. Если не поступит, его по закону заберут на три года в армию, а этого ни он, ни его родители не хотели и даже боялись. Перспектива стать солдатом, превратиться в бритоголового болвана, терпеть муштру, подчиняться дурацким приказам сержантов и вытягиваться в струнку перед лейтенантами — это было не для него, рафинированного интеллигента. Но в какой институт подавать заявление? Самому Алеше
— Ты уверен, что у тебя хватит таланта быть профессиональным поэтом и зарабатывать стихами на жизнь?
— Если говорить откровенно…
— Ну конечно, откровенно, мы ведь говорим о твоем будущем.
— Но, мама, ты же знаешь, что талант у меня есть. Вот послушай, что я написал сегодня ночью:
Как в час грозы сбивает ветер тучи, Чтоб молнию ударом их зажечь, Так бьется мысль, чтобы из слов летучих Сложить стихов восторженную речь; Она несет и радость и мученье, Она ведет разведку вдалеке, Пока отыщешь точность выраженья И слово запульсирует в строке.— Понимаешь, это находки: «стихов восторженная речь» и «слово запульсирует в строке». Тебе нравится?
— Очень нравится. Мы с папой давно знаем, что талант у тебя есть. Но чтобы развить его в профессию, нужно долго и много работать, а главное — нужно возмужать. Это потребует многих лет. А как ты будешь зарабатывать все эти годы? Сам знаешь: сегодня твой отец — министр, а что будет завтра — в наше смутное время совсем неизвестно.
— Мама, ты знаешь — я не собираюсь жить на папины средства и не хочу, чтобы во мне видели министерского сынка.
Августа с удовольствием наблюдала в сыне развитие прямого и благородного характера, она считала, что прямота в нем — от делового отца, а благородство — это он унаследовал по ее линии.
— Я очень рада, что ты не стал типичным балованным министерским сынком. Знаешь, как говорили мои родители: в двадцать лет ума нет — и не будет; в тридцать лет жены нет — и не будет; в сорок лет денег нет — и не будет. Запомни это как руководство на будущее.
— Мне скоро как раз двадцать. Как ты считаешь — есть у меня ум?
Она улыбнулась наивной простоте его вопроса, пошутила:
— Ну как тебе сказать? Похоже, что есть.
— Мама, похоже? Только похоже?
— Ну не обижайся, я пошутила. Думаю, что на подходе к двадцати ты достаточно умен. Мы говорим не о книжном уме, вычитанном, чужом.
— Мама, я знаю, ты права насчет поэзии. Мне писать хочется, но я не совсем уверен, что могу быть профессиональным поэтом.
— Тогда зачем торопиться? Получи образование, стань специалистом
— Но какое образование? У меня ни к чему другому нет тяги.
Это была главная тема семейных обсуждений. Перебирали все возможности: медицинский — не годится, технические — не подходят, юридический — не привлекает. Бесконечно занятый Семен Гинзбург не мог уделять много внимания сыну. Когда с ним заговаривали об Алешином образовании, он, как всегда, шутил:
— Что бы ты ни выбрал, клади диплом на стол. Вот именно. Да, Алешка, вот что тебе надо помнить: с твоей еврейской фамилией поступить в любой институт будет нелегко. Но ты сам хотел оставить себе мою фамилию.
— Я никогда не откажусь от фамилии моего отца и моих предков. Но ведь в паспорте у меня все-таки написано — русский. Мама-то у меня русская. А раз так, то по еврейским законам я не могу считаться евреем.
— Ишь куда хватил — «по еврейским законам». Кто их тут знает, еврейские законы? Вот именно. Зато евреи слишком хорошо знают русские законы — бьют не по паспорту, а по морде. Ты, Алешка, имей в виду: я не стану составлять тебе протекцию, просить за тебя никого не стану — куда бы ты ни поступал, экзамены сдавай сам и добивайся всего сам. Вот именно. Но если будет какая несправедливость, если тебя не примут при хороших оценках из-за твоей фамилии, если «стукнут не по паспорту, а по морде», тогда я вступлюсь. Не за тебя вступлюсь, а за справедливость.
Алеша знал прямой и строгий характер отца. Он уже очень давно понял, что в жизни ему надо рассчитывать только на свои силы. И на семейном совете в конце концов решили — он подаст заявление на филологический факультет Московского университета.
В послевоенные годы было много демобилизованных парней и девушек, которым война помешала получить высшее образование. При поступлении в любые институты они имели преимущество — как бы они ни сдали экзамены, их, как ветеранов войны, принимали. Таким, как Алеша, только что со школьной скамьи, поступить было тяжелее.
В приемной комиссии университета двое немолодых мужчин с холодным выражением лица разговаривали с Алешей неприязненно, с оттенком издевки:
— Гинзбург, да?
— Да, Гинзбург.
— Еврей?
— Нет, русский.
— Как же ты можешь быть русским, когда фамилия еврейская?
Алеша разозлился и решил посмеяться над ними:
— А вы «Героя нашего времени» не читали? Там Лермонтов прямо пишет, что знал одного русского по фамилии Вернер и одного немца по фамилии Иванов.
Один из них посмотрел с презрением:
— Ты нам сказки не рассказывай. Раз фамилия еврейская, русским ты быть не можешь.
Но другой примирительно сказал:
— Да что ты к нему пристал? Не видишь, что ли, что у него нос немного курносый. Наверное, мать где-то его нагуляла.
Это совсем вывело Алешу из себя:
— Ваше дело принимать документы от поступающих, а не обсуждать их фамилии и носы. Примете вы мои документы на конкурс? Или я буду на вас жаловаться.
— Ишь ты, какой строгий. Ну, ну, подавай документы, посмотрим — примут ли тебя.