Частная жизнь парламентского деятеля
Шрифт:
— Если вы так хорошо знаете, как другой поступил бы на вашем месте, почему же сами-то не сделаете того же?
— А, вот что. Я не поступаю так потому, что во мне нет необходимых для этого задатков: я не циник, не потерявший совесть безумец, не кутила; я лучше своих поступков, моя душа выше моих слабостей.
Де-Торна удивили эти слова.
— Все это фразы! Послушайте, в состоянии вы говорить разсудительно?
— Вы сами видите: я спокоен.
— О, вы думаете, ваше спокойствие утешительно? Ну, все же попробуем потолковать.
— Потолкуем.
— Если я вас хорошо понял, вы мне сейчас объясняли, что вы лучше того, чем кажетесь,
— Верно.
— И вы хотите, чтобы я вами восхищался.
— Извините, мой милый, я не прошу вашего восхищения.
— Не желаете.
— Ничуть, я ничего не хочу от вас. У нас с вами есть общие интересы и я просто заранее сообщаю вам о том, что со мной случится, предупреждаю, чтобы вы могли принять необходимыя, по вашему, меры.
— Во первых, необходимо употребить все возможные способы, чтобы удержат вас.
— Все возможные способы? вы бредите; меня удержать нельзя, я свободен в своих поступках.
— Нет, не свободны. Если бы дело шло только о вас и о ваших домашних, я бы из чувства долга, дружески переговорив с вами, пожал плечами и бросил все. Но слишком важные интересы связаны с вашей личностью. Вы общественный деятель, Тесье, т. е. человек, не принадлежащий себе. Дело идет о будущности вашей партии, быть может, даже больше, о будущности вашей страны — и всем этим вы хотите пожертвовать ради девчонки.
Мишель с гневом протянул руку.
— Сердитесь, сердитесь,— сказал де-Торн,— мне это больше по вкусу. Сию минуту вы сказали, что у вас есть совесть, к ней одной взываю я; совесть подскажет вам, свободны ли вы и принадлежите ли только себе, или нет.
Тесье снова принудил себя казаться спокойным.
— Я знаю, что я дурно поступаю,— серьезно проговорм он,— я знаю, что я не в праве делать то, что делаю. Но не имея на это права, я силой беру себе его потому что… потому что иначе… я не мог бы жить.
— Не могли бы жить? — повторил де-Торн и нетерпеливо прибавил:— Если вы не в состоянии противиться вашей страсти, делайте то, что делал бы всякий на вашем месте. Вы сами признаете, что совершаете нехорошее дело, выберите-же, по крайней мере, тот из дурных поступков, который принесет меньше роковых последствий. Вы не можете победить своей любви к этой молодой девушке; она, конечно, тоже, любит вас; ну, так не разыгрывайте героизма и просто возьмите ее себе в любовницы!
В глазах Мишеля блеснула молния.
— Берегитесь,— прогремел он, но, снова овладев собой, продолжал:— Нет, то, что вы считаете менее дурным, по моему, безконечно хуже. Вы везде тот же положительный практик, как в палате; вы судите людей только по их поступкам, я — по их сущности. Правда, я разрушу мою семью, поврежу нашему делу, разобью всю свою жизнь, это ужасно отвратительно, я преступник; но еще бы преступнее был я, если бы послушался вас; тогда я спустился бы на уровень Диеля, котораго вы привели мне в пример. A что было бы с той, о которой вы говорите? Вы не берете ее в разсчет, в виду, по вашему, более важных интересов, но я то? Знаете ли, весь этот скандал, все эти несчастия, только и пугающия вас,
— Свет не то скажет, уверяю вас.
— Я знаю, что на меня не так яростно накинулись бы, еслибы я поступил по вашему совету. Но что мне до того? По крайней мере, в собственном сознании я несколько меньше виноват. Я не хочу думать, что скажут обо мне люди ничего не знающие, слепо судящие только по голому факту. Я спрашиваю себя, какой приговор вынесу себе сам, заглядывавший себе в глубину совести, страстно ищущий менее безчестнаго, в собственных глазах, выхода из моего положения, разрешения задачи, за которое я мог бы себя не так сильно упрекать и которое дало бы мне хоть немного счастья, или забвения.
Де-Торн не прерывал Тесье, он почти с сочувствием смотрел на Мишеля, казалось, депутат удивлялся мыслям, нахлынувшим на него.
— Ах,— сказал он, немного помолчав,— что за бич Божий эти избранники со слишком возвышенной душой, с утонченными чувствами. Ошибки, пороки, слабости других людей не производят излишних потрясений, несчастий; и с ними все идет себе кое-как; хорошо-ли, дурно-ли, но мир двигается вперед. Каждое новое поколение немного лучше предшествующаго. Но те другие, лучшие люди, именно и мешают его медленному прогрессу. Знаете, как сказано в Евангелии: больше радости об одном грешнике кающемся, нежели о девяносто девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии. К несчастью, мне сдается тоже, что больше горя об одном павшем праведнике, нежели радости о ста покаявшихся грешниках.— Понимаете ли вы, Тесье, что влечет за собой падение человека подобнаго вам? Неужели вы не предвидите, что потрясете все общественное здание?
— Ба,— сказал Мишель, стараясь казаться равнодушным,— теперь мне придется обратиться к вашим практическим и положительным возражениям. Людей нужных мало, незаменимых вовсе нет… Другой заменит меня, и, вероятно, это будете вы; вы станете руководить нашим делом не с таким одушевлением как я, но за то увереннее, с большей определенностью, а это, может статься, будет еще лучше. Чем-же в действительности окажется потрясение, произведенное моим падением? Оно выразится только массой статей, которыя около двух недель, с месяц, будут твердить об одном и том-же. Затем газеты довольно скоро успокоятся, так как я не буду отвечать и, надеюсь, “Порядок” не сделает глупости защищать меня. И так, все забудется; от всего этого ненужнаго шума не останется и следа; никто и не вспомнит о мирном гражданине, который, не имея достаточно сил исполнить свой долг, уедет из Парижа и где нибудь, в неизвестной глуши провинции, станет разводить огороды. Со мной случится то же, что с телом, падающим в воду: шум, круги, которые становятся все шире и шире — потом ничего больше. Нет, нет, друг мой, мое падение не помешает миру существовать.
— Но вы, сами! Это полное отречение…
— Да, я отказываюсь от всего, что имею, от всего, что еще мог бы иметь, от честолюбия, от возможности приносить добро, и делаю это, не скажу без сожалений, но вполне сознательно. Я хочу стушеваться и, если возможно, быт счастливым.
— Вы не уверены в этом?
— Во всяком случае я буду страдать иначе, а эта стоит жертвы, поверьте мне… Да, я отказываюсь от всего, и исчезаю… Когда вы услышите, как злословят на мой счет, друг мой, не трудитесь меня защищать.