Человечность
Шрифт:
Каждую неделю старший лейтенант Афанасьев собирал батарейцев на политинформацию. Главной темой бесед было предполагавшееся немецкое наступление на Центральном фронте. Полк стоял на переднем выступе Курской дуги и в случае вражеского наступления должен был принять на себя удар новых гитлеровских танков — «тигров» и «пантер» и самоходных орудий «фердинанд».
На тактических учениях в поле комбат не давал поблажки ни новичкам, ни кадровым сорокапятчикам. Крылову, пожалуй, еще не приходилось испытывать таких физических нагрузок, как теперь. К обычной солдатской выкладке добавлялся вес орудия — около шестисот
Крылов и Пылаев толкали пушку вперед, упираясь руками в щит и казенную часть, остальные удерживали станины с тяжелым зарядным ящиком. На неровностях дороги станины раскачивались из стороны в сторону, как маятник, — тогда на помощь расчету приходил Костромин. До места добирались уже в поту, но и здесь без дела не сидели.
— Танки слева! — объявлял комбат.
— Расчет, к бою! — отзывалось у каждого орудия, и начинался отсчет секунд, в течение которых надо было развернуть пушки влево, снять зарядный ящик, развести станины, врыть сошники, расчехлить и отстопорить ствол, открыть замок.
— Медленно работаете! — торопил Афанасьев. — Выдвинуть орудия на линию пехоты у отдельных деревьев и открыть огонь по противнику!
Станины заносило в стороны, шинельная скатка терла по щеке, автомат сваливался набок, пилотка еле держалась на голове.
— Командир орудия убит, наводчик ранен!
Перестановка в расчете. За панорамой теперь Пылаев, его место занимал Крылов, Омский один удерживал станины. Наконец, пушка достигла указанного рубежа.
— К бою! — командовал Пылаев. — Подкалиберным — заряжай!
— Готово! — отзывался Омский.
— Огонь!
— Откат нормальный!
— Впереди бронетранспортеры с пехотой! — сообщал комбат.
— Бронебойным!
— Готово!
— Нормальный.
— Пехота противника приближается к орудию. Наводчик ранен.
— Картечью — заряжай! — у панорамы уже Крылов.
— Отбой!..
Так начинался новый этап в солдатской судьбе Крылова. Под жарким июньским солнцем пехотные роты отрабатывали наступательный бой, и сорокапятчики, обливаясь потом, катали по бездорожью пушки.
А над Курской дугой сгущалась предгрозовая тишина.
6
ОДНО СОЛНЦЕ, А СВЕТИТ ДЛЯ ЛЮДЕЙ ПО-РАЗНОМУ
Славный выдался июнь, в меру дожди и солнце. Покровские улицы потонули в зелени лип, кленов и тополей. Паша Карасев и Рая Павлова не спеша шли по улице. Оба они соскучились по Покровке, в которой давно не были.
Паша приехал домой на три дня — он и не предполагал, что ему так повезет. Отец попал в больницу, мать телеграфировала об этом Паше, а в письме добавила: «Не случилось бы чего — попроси, может, отпустят тебя, сынок». На отпуск Паша не надеялся, но просьбу матери выполнил. В тот же день его отпустили домой!
Отца уже выписали из больницы, долечивался он дома. Сына он разглядывал с любопытством:
— И вправду погоны. Ты, значит, по-старому унтер-офицер?
— Да, по-старому унтер-офицер, а теперь младший сержант.
— Такое, значит, дело. Да оно все равно: с погонами, без погон — служба есть служба, — заключил отец.
Раю Павлову, бывшую одноклассницу, Паша не видел почти два года. Осенью сорок первого Павловы эвакуировались за Урал, а в мае сорок третьего вернулись в Покровку. За
— Выгрузились под открытым небом, — повествовала Рая. — Рабочие соорудили навес, установили станки. Папа устроил нас в частном доме, в маленькой комнате — у многих там и такой не было. Там вообще ничего никому не хватало. Буханка хлеба на базаре стоила триста рублей, за мешок картофеля надо было отдать всю зарплату. Нам было трудно, я уже хотела пойти работать, но папа настоял, чтобы я окончила десятилетку, а потом устроил меня в контору. Мы, конечно, всегда хотели вернуться в Покровку, здесь у нас дом, сад, бабушка. Это нам удалось не сразу, зато теперь у папы здесь много работы.
Рая знала об одноклассниках, эвакуировавшихся тогда же, в сорок первом.
— Гена Камов работал в папином цехе, — рассказывала она. — Его ценили, а он легкомысленно бросил завод и добровольно ушел в армию. Не думаю, что с его характером на фронте ему повезет. А Колю Черкасова призвали, хотя он мог бы остаться. Он не сумел примениться к жизни, не понял, что работа на заводе — пусть в три смены, пусть в эвакуации — это гораздо лучше, чем фронт. На заводе не убивают, а на фронте этим только и занимаются. Мне, конечно, жаль Костю Настина, но иначе и не могло быть. Он обязан был подумать, на что шел.
Раин голос обволакивал Пашу атмосферой незыблемого покоя, убеждал его, что он, Паша, стоял на единственно правильном пути.
Потом Паша рассказывал о себе, а Рая слушала, время от времени вставляя в его рассказ приятные для него замечания.
Недалеко от клуба они встретили Мишу Петрова.
— Тороплюсь за билетами в кино — Шура Крылова просила! — пояснил Миша.
Отношения между Пашей и Мишей всегда были чуть-чуть суховаты. Паша больше всего любил говорить о своих собственных делах, для него приятно было, когда его слушали, а о Мишиных заботах он или не догадывался, или не успевал поговорить. Так как Миша торопился за билетами, а Паше сейчас было не до Миши, они договорились встретиться завтра.
Рая Мишу не знала, и Паша рассказал ей о нем.
— Он хорошо применился, — заметила она. — И, по-моему, он влюблен в Шуру.
Ее слова чрезвычайно удивили Пашу, но он промолчал, избегая такой скользкой темы, как любовь. Да и Шура Крылова еще совсем девочка.
— Кстати, Таня Воропаева вышла замуж, — как показалось Паше, без связи с предыдущим разговором сообщила Рая. — Она немного поспешила, но ее можно понять: у нее теперь устойчивое положение. Ее муж работает военпредом на заводе, ему двадцать семь лет, у него хорошая квартира.