Человечность
Шрифт:
— Садитесь, — приказал штатский. — Разумеется, я кое-что знаю о вас, но этого недостаточно. Расскажите-ка… сначала.
— Я рассказывал уже три раза.
— Попробуйте в четвертый. И с деталями, постарайтесь с деталями.
Штатский внимательно, но не навязчиво рассматривал Крылова, а Крылову показалось, что он где-то видел этого человека. Прямой изучающий взгляд, энергичное лицо, правильные черты.
Крылов опять начал рассказ с того момента, когда батальон попал в окружение. Штатский слушал не перебивая и лишь изредка напоминал:
—
Крылову вдруг припомнился хутор Семенковский, проселочная дорога и немец на мотоцикле — стройный, в кожаном плаще и крестом между отворотами мундира. Ерунда какая-то. Бред. Что может быть общего между тем на мотоцикле и этим штатским? Соедини одного с другим — и ты самым дурацким образом пропал.
Но второе «я» в Крылове уже упрямо продиралось сквозь дебри случайностей, не оглядываясь назад и не обращая внимания на топь под ногами.
Того на мотоцикле Крылов тогда разглядывал так, будто стремился запомнить каждую черточку его лица.
— Хотя это выглядит нелепо, я готов утверждать, что… видел вас… в немецкой форме, на мотоцикле, — Крылов чувствовал, на какой тонкий лед ступил. — Это было у хутора Семенковского Алексинского района Сталинградской области. Мы с Ильей Антипиным везли на мельницу мешок ржи, а вы спросили, как называется хутор. И еще вы спросили, не солдаты ли мы, — мы были в штатском…
Мужчина продолжал спокойно курить, только его взгляд чуть-чуть дольше задержался на Крылове.
— Если я ошибся, мои слова можно будет истолковать как угодно. Но у меня хорошая зрительная память…
— Вы ошиблись, Крылов, — сказал штатский. — Это… смешно. Вы слышали, капитан?
Но Крылов уловил то единственное мгновение, которое подтвердило его почти фантастическую догадку: во взгляде у штатского мелькнула тень, будто там дрогнуло что-то, остановилось в удивлении.
В следующее мгновенье взгляд у штатского снова был непроницаем.
— Вы сказали, что фамилия старшины роты — Вышегор. Он жив?
— Да. Я узнал об этом из письма.
Крылов продолжал рассказ. Когда он дошел до Старой Буды, штатский прервал его:
— Достаточно. Все, капитан, да-да.
Он встал — Крылов тоже встал.
— Ну что ж, шагай дальше, шагай… Женька-пулеметчик!
Крылов вздрогнул: этот человек знал и о брянских лесах!
— Как… там?
Глаза, в которые он смотрел, о многом говорили ему и о многом умалчивали, но это были глаза человека с чистой совестью.
— Война, Крылов, и здесь и там.
И слова говорили ему о том же — он узнал и слишком много, и слишком мало, и все и ничего.
Штатский улыбнулся, протянул руку — ладонь у него была мягкая и сильная — и вышел из землянки. Крылов остался с Сурковым.
— Еще немного, Крылов, и мы оставим тебя в покое. Не обижайся, время сам знаешь. — Суркова будто подменили: он был прост, его карие глаза улыбались. — Ты сам задал нам трудную задачку: не всякий… воскресает из мертвых. Ну вот и
— Зачем?
— Каждый делает свое дело. Ну, служи!
Крылов вышел на улицу. Мимо с песней маршировала стрелковая рота:
Но всего, всего дороже Нам одна шестая, Что с тобой сравниться может Сторона родная!..«И там война и здесь. И в Раменском это пели и здесь поют. Жизнь продолжается…»
Бесполезно было искать в сознании одну нервущуюся нить — все смешалось, все было заглушено мощным чувством. Шагай дальше, Женька-пулеметчик! Полным доверием к тебе с тебя смыли все, что могло помешать тебе жить!
Гость в штатском не спеша поднялся вверх по тропинке, капитан Сурков последовал за ним. Сверху им видны были марширующие роты и неровная линия землянок. Оба думали об одном.
— Вы узнали его, товарищ подполковник?
— Да. Но это было непросто.
— Надо иметь отличную наблюдательность, чтобы, мимоходом увидев вас почти год тому назад, узнать вас теперь, — сказал Сурков.
— И мужество, капитан. В случае ошибки он рисковал многим.
Первого июля на лугу выстроился полк. В строю застыли возрожденные стрелковые батальоны, ядро которых составили бывалые фронтовики — солдаты и офицеры.
— Ир-р-но! Равнение на знамя!
Это знамя побывало в Сталинграде, его пронесли по дорогам зимнего наступления на Центральном фронте.
Знамя проплыло вдоль строя на правый фланг полка.
— Товарищи гвардейцы! Сегодня у нас торжественный день: в соответствии с указом Президиума Верховного Совета СССР, приказами по армии и дивизии мы вручаем награды героям Сталинграда, бывшим десантникам-добровольцам…
Вот они, наконец, дорогие Крылову слова, с которыми связана его солдатская юность!
Один за другим из разных подразделений выходили не знакомые ему, но близкие люди, он с волнением, к которому примешивалась грусть, смотрел на них.
— Орденом Красной Звезды — рядового Пылаева Николая Михайловича!
Их осталось совсем немного, маленькая горстка. Сам этот факт, торжественный и скорбный, свидетельствовал о том, что довелось испытать бывшим добровольцам. А впереди у них были новые бои, долгие трудные дороги наступления.
— Товарищи бойцы и командиры! Враг готовит очередной удар, нас ждут суровые испытания, но наш полк останется верен традициям защитников Сталинграда!..
«Все повторяется, — думал Крылов, — и будет повторяться, пока идет война». Как когда-то в Раменском, он опять почувствовал себя частицей монолитного армейского коллектива.