Человечность
Шрифт:
— Ну, я-то ни при чем, я человек маленький. — перебил начштаба, откровенно тяготившийся долгим предисловием.
— Да-да, и с вами, Павел Пантелеевич, не скромничайте! — с жаром продолжал Комков. — И с такими замечательными людьми, как Трифон Тимофеевич и отсутствующий здесь лейтенант Ющенко…
— А о водке ни полслова. — пробормотал начштаба.
— Я кончаю, — заторопился Комков: и до чего же вреден этот начштаба! — Предлагаю тост.
— Да-да, давайте, — начштаба опять вызвал оживление за столами.
— За победу! — отчаянно
— Отчего же не выпить, — продолжал вредный начштаба. — За победу — это хорошо, и за дружбу тоже.
Командующий молчал, неопределенно глядя перед собой: он думал о Храпове. При Иване Савельиче этой пирушки, пожалуй, не было бы, хотя и он не избегал доброй компании. Но больше всего он умел работать. Не повезло ему, слишком самостоятелен и смел. Мало быть только хорошим полководцем или политработником — надо быть еще дипломатом, уметь определять, куда ветер дует. Чумичев умеет.
А Чумичев держался непринужденно и не забывал следить за развитием событий. Комков получил по заслугам: уж очень раскатился со своей речью. Ну, а в общем, все шло как надо, на то и шелкоперы, чтобы трепать языком…
После выпитой рюмки компания повеселела. Неожиданный тост предложил начштаба. Он встал, коренастый, лысеющий, ироничный:
— Предлагаю выпить за тех, кто нам… дорог.
Выпили. Подумали о тех, кто им дорог, а начштаба подумал об Иване Савельиче. Дай Бог ему удачи, вот бы с кем сейчас рюмочку.
Командующий поздравил автора с успехом, высказал свое удовлетворение присутствующими, извинился, что дела вынуждают его покинуть застолье, и вышел. За ним поднялся начштаба.
— Ты предложил хороший тост, — сказал ему по дороге командующий и поймал себя на мысли, что сам давно уже стал дипломатом. Ничего не поделаешь, без дипломатии нельзя. Чумичев прав: с журналистами надо ладить.
Чумичев оставался в доме еще минут десять. Он покинул компанию, убедившись в ее откровенно-дружеском расположении к нему.
Без начальства компания почувствовала себя свободнее. Поэты наперебой принялись читать свои стихи, а потом дружно подхватили свою, корреспондентскую:
От ветров и водки Хрипли наши глотки, Но мы скажем тем, кто упрекнет: — С наше покочуйте, С наше поночуйте, С наше повоюйте хоть бы год.Вера Нефедовна Шуркова только что позавтракала в управленческой столовой. У нее был здесь постоянный столик — в дальней комнате у окна. Здесь обычно ели наиболее значительные управленцы.
За этим столиком нередко решались важные дела.
— Разберись, Веруша, с Храповым сама, — поручил ей в этот раз Евгений Вениаминович, ее шеф и избранник, — они сидели вдвоем. — Вакансии ты
Нефедовна кивнула, соглашаясь, и не спеша направилась к выходу. Ей нравилось пересекать зал под взглядами сослуживцев. Она пользовалась влиянием, знакомства с ней искали, она была хороша собой. Правда, кое-какие слушки о ней ходили, но они ей не вредили, а только придавали волнующую мужчин пикантность…
У двери ее ждал буфетчик, немолодой услужливый человек.
— Сверточек, Вера Нефедовна, передать дежурному или возьмете сами?
Этот мимолетный разговор не привлек ничье внимание: услугами буфета пользовались все, хотя и с неодинаковым результатом.
Сверток был аккуратен и не громоздок.
— Возьму сама.
— Как вам угодно, Вера Нефедовна.
Буфетчик был особенно внимателен к ней. Он опасался, как бы его сына, солдата комендантской роты, не послали на фронт. Он неплохо разбирался в людях и знал, что участие Веры Нефедовны значит немало.
Вера Нефедовна пересекла дворик, поднялась к себе на третий этаж. В приемной здесь ждал лобастый генерал. Храпов. Она видела его фотокарточку в личном деле. Облачком налетело сомнение: не слишком ли много она взяла на себя, решая участь этого человека?
Но облачко тут же рассеялось — в кабинет Вера Нефедовна вошла хозяйкой, готовой взяться за любое дело. Храпов подвластен ей, ну так она и распорядится его судьбой, как ей угодно.
Она убрала сверток в стол, положила перед собой личные дела Чумичева и Храпова, с четверть часа листала уже знакомые ей бумаги. Один резко нападал на другого, а другой упорно отрицал выдвинутые против него обвинения. Совершенно непохожие стили: четкие, лаконичные, не допускающие кривотолков фразы Храпова и обтекаемые, вкрадчивые обороты Чумичева.
«Чпуемриечделвиац. ом опасности в присутствии бойцов Чумичев вел себя как трус, пачкающий честь политработника Красной Армии, — писал Храпов. — …маскируя свою трусость, проявленную в окружении за Доном, оклеветал человека исключительного мужества разведчика-лейтенанта Фролова, который на основании клеветнического доноса Чумичева был осужден к пребыванию в штрафной роте». «Считаю дальнейшее пребывание полковника Чумичева в составе политотдела армии невозможным», «…факты, изложенные мной выше, могут быть подтверждены».
«Остается удивляться, — возражал Чумичев, — что такой уважаемый генерал оказался настолько дезинформирован», «Я всегда честно служил партии и государственные интересы ставил выше личных. Возможно, что в случае с лейтенантом Фроловым я был неправ, но я поступил не по злому умыслу, как ошибочно полагает Храпов, а из преданности партии и родине», «…что касается обвинения меня в трусости, то приходится сожалеть, что генерал Храпов так необъективен: очевидно, ему неизвестно, что командование армии наградило меня боевым орденом именно за мои личные действия в окружении за Доном…»