Человечность
Шрифт:
— Папаша, что за станция?
— Лихой.
— Долго простоит поезд?
— Постоит.
— А потом куда?
— На Днепропетровск.
— Вода тут где?
— Там…
Они напились, сполоснули лица.
— Эй, а ну сюда! — донеслось от вокзала. Они сделали вид, что не слышат. — Кому говорят!
Надеясь скрыться среди ближайших строений, они пересекли пути, повернули за угол дома и… уперлись в полицейского.
— Оглохли, что ли? Поворачивай!
— Зачем?
— Поговори у меня!
Вдоль улицы метались женщины, полицейские теснили их
Облава! В полукольце полицаев было уже человек семьдесят: задерживали всех, кто на улице. Люди сбивались в сплошную кричащую массу, отчаянно сопротивляющуюся полицаям.
— Пустите, у меня дома грудной ребенок!..
— Что вы делаете, изверги!..
Толпа, как одно живое тело, шарахалась из стороны в сторону, но полицейские упорно отжимали ее к открытой двери вагона. Обозленные сопротивлением, они распалялись все сильнее. Молодая женщина, охнув, схватилась за живот. Толпа снова напирала — полицай, рассвирепев, вскинул винтовку. В сознании у Крылова тотчас сработала полузабытая пружина, он будто услышал голос инструктора, обучавшего добровольцев приемам самбо: «Винтовку отбей! Шаг вперед — перекидывай!» Раздался взрыв голосов, толпа хлынула прямо по лежащему на земле полицаю…
Крылов и Антипин кинулись в переулок. Через несколько минут они были уже на окраине, но только когда их окружила степь, они остановились, тяжело дыша.
— Как ты его!..
— Сам не ожидал.
В степи было сухо и пыльно. Величаво высились мертвые терриконы, шахтерский поселок вдали казался оазисом в безжизненной пустыне. В поселке беглецы пообедали.
В вечерних сумерках они возвратились на станцию. У вокзала и на путях теперь было безлюдно. Им повезло: порожняк пополз вперед, будто их только и ждал. Не раздумывая, они вскочили в вагон, задвинули за собой дверь.
Здесь они укрылись за пустыми снарядными ящиками и, прижавшись друг к другу, уснули.
Ночью их разбудили шум и голоса. По вагону топали солдатские сапоги, с грохотом падали ящики.
— Никого, Дидерих, пошли дальше.
В вагоне опять стало темно.
Утром, дрожа от холода, они вылезли из своего убежища. Эшелон стоял. В ту же минуту дверь распахнулась:
— Еще двое!
Все произошло так быстро, что они даже не успели опомниться. Их заставили спрыгнуть на землю, подвели к другому товарному эшелону, толкнули в пустой вагон. Щелкнул запор.
Они куда-то ехали, в перестук колес вплетались тупые бесцветные звуки: солдат в тамбуре играл на губной гармошке. От этих звуков негде было укрыться.
— Вот болван…
Остановка. Дверь открыли полицейские.
— Выходи!
— Куда?
— Куда надо!
Их вывели на улицу шахтерского поселка. По сторонам белели чистенькие, окруженные деревьями дома.
— А что мы такое сделали?
— В участке наговоришься!
— Документы! — потребовал в полицейском участке дежурный полицай.
Он взял пропуска, приказал другому полицаю:
— Отведи в подвал.
— Пошли. Прямо, вправо. Сюда. Стоп. Приехали, — полицай загремел замком.
В полумраке выступили однообразно
— Ну что, что я такое сделал? — проговорил кто-то в отчаянии. Остальные молчали. Общая беда придавила здесь каждого порознь.
Снаружи загремел замок. Дверь распахнулась:
— Ильин и Михеев, выходи! Оглохли, что ль?!
Крылов вскочил: в этом чертовом подвале они едва не забыли свои новые фамилии.
Дежурный возвратил им пропуска:
— Ступайте в свой Киев. Но тут не сказано, что вам можно ехать по железной дороге. Только пешком!
— Долго пешком-то.
— Повторяю русским языком: только пешком. Поймаем еще раз в вагоне — пеняйте на себя. Поняли?
— Поняли… А сумки?
Самосаду в противогазных сумках поубавилось.
Они вышли на улицу. Часовой даже не взглянул на них. Сзади — никого. Лениво прошагали патрули, немец на мотоцикле не сбавил газ.
Покинув шахтерский поселок, Крылов и Антипин зашагали вдоль железной дороги. Вскоре их догнал порожняк. На подъеме он ехал медленно, и им удалось вскочить в вагон.
Поезд увозил их дальше на запад. Пропуска, выданные алексинским комендантом, дважды выручили их. Листки бумаги значили больше, чем слезы и страдания матерей, чем элементарная человечность, которую оккупанты и полицейские одинаково попирали, утверждая неограниченный произвол по отношению к целому народу. Удивляло, что в этом водовороте зла и насилия для людей, чинивших произвол, могли существовать какие-то правила, скрепленные печатью со свастикой. Пропуск расчищал Крылову и Антипину путь. Они не раз добрым словом вспоминали предусмотрительность Елены Дмитриевны: без пропусков им едва ли удалось бы уехать дальше Морозовска.
Бойко постукивали колеса, мелькали телеграфные столбы, проносились клочья паровозного дыма. С каждым новым километром крепла уверенность в успехе — поди задержи их теперь!
На стоянках поезда они скрывались среди ящиков, переставали курить, чтобы запах самосада не привлек чье-либо внимание. Наученные опытом, они запаслись водой, хлебом, помидорами и солью. Теперь только бы ехать! Каждая остановка тревожила: вдруг конечная? Вот войдут солдаты, примутся за ящики. Что тогда?
За стеной вагона шумно дышала какая-то станция: перекликались паровозные гудки, что-то стучало, ухало, царапало, скрежетало.
— Лос! Лос! — раздалось вдруг совсем близко. Они вздрогнули, хотя окрик относился не к ним.
Они прильнули к дверной щели: взгляд уперся в серо-зеленые фигуры с грязно-белыми номерами на спине. Военнопленные! Со шпалой на плечах они напоминали знакомую им сороконожку, которая медленно перебирала конечностями и готова была рухнуть под собственной тяжестью. Крылов невольно отступил от двери, ноги у него ослабли, будто он тоже шагал среди путей. Недавнее прошлое вплотную приблизилось к ним.