Человечность
Шрифт:
Они наскоро позавтракали.
— Будь осторожнее, — сказала мать. — Там погиб наш отец.
Рассветало. Ольга проводила его до саней.
Ехали долго — сначала по наезженной дороге, потом по узкому санному следу, пока не показалась старенькая избушка с крохотным окном. Около нее стояли шестеро партизан. Они издали замахали руками, приветствуя смену.
Свои пожитки они собрали вмиг и принялись закуривать из кисетов новоприбывших.
— Как в Старой Буде?
— Порядок. А у вас?
— Снегу и дров целый лес!
Командир заставы повел Антипина, нового командира заставы, и Киреева,
— Печку загасили, олухи, — буркнул Фомин. — Обрадовались.
— А тебе чево делать? Время хватит, топи, пока глаза на лоб не вылезут!
Делать здесь действительно нечего было. Потянулись однообразные дни, и главной заботой партизан, кроме сторожевой службы, стали печка и костер, на котором готовили неизменную мамалыгу. Ведро со снегом подвешивали над огнем, и по мере того как снег таял, добавляли новые горсти, пока не набиралось достаточно воды. Когда вода закипала, в ней размешивали ржаную муку, чтобы получилась жидкая кашица. Варили и с кониной, такой жесткой, что и после долгой варки ее нельзя было есть. Этот более чем скудный харч партизаны воспринимали как должное, хотя и недоумевали, куда все-таки уходили свиные окорока и бараньи туши, отобранные партизанами у оккупантов и сданные на склад Центральной базы. Предполагалось, что они шли на питание раненых в госпиталях и распределялись как паек среди партизанских семей, живших в лесу. Но в это верилось с трудом: слишком уж была откормлена многочисленная обслуга лесного партизанского начальства.
Сторожевая служба особых навыков от партизан не требовала. Каждый обязан был отстоять на посту двенадцать часов в сутки: восемь на опушке леса и четыре у караульного помещения. Остальное время всяк проводил, как хотел.
В избушке были нары, застланные соломой, земляной пол, железная печка. Ведро стояло в углу, вещмешок с мукой и оружие висели на гвоздях, вбитых в стены — вот и все убранство партизанской заставы. В любое время кто-нибудь спал и кто-нибудь бодрствовал.
Ольга приезжала на заставу дважды. В первый свой приезд она повела Крылова по дороге, потом сошла в сторону, остановилась перед еле заметным бугорком снега:
— Папа.
На трех березах, между которыми была могила, розовели зарубки, сделанные топором.
На обратном пути Ольга сказала:
— Плохо, когда в лесу. Мне не хотелось бы так.
Пробыв на заставе несколько часов, она уезжала с Борзовым. Партизаны относились к ней с неизменной доброжелательностью. Теперь, когда смерть Сеньки стала давно свершившимся фактом и толки вокруг нее улеглись, само время оправдывало Ольгу. Сеньку жалели: погорячился парень, ну а Ольга-то при чем?
Федя Бурлак был постоянно рядом с Крыловым. К Ольге он относился с деликатной заботливостью, которая одинаково распространялась на Крылова. Присутствие и поддержку Феди Крылов чувствовал всегда. Он спокойно шагал вниз по тропинке, потому что в полукилометре от заставы на посту стоял Федя Бурлак. Федя не подведет, не допустит оплошности, с ним и в лесу уютнее.
— Поужинали? — осведомлялся Бурлак.
— Иди, тебе оставили целый котелок, у костра.
Горячее особенно ценилось на заставе: дни были ветреные, морозы не ослабевали, и часового на опушке за два часа продувало
Федя уходил, хруст снега под его валенками вплетался в мерзлый скрип деревьев. Крылов невольно настораживался: в лесу легко обойти часового. Впереди было поле, за которым раскинулись вражеские гарнизоны, а за спиной начиналась Малая Земля. На Крылова здесь ложилась особая ответственность: от того, как он поведет себя, зависела судьба его товарищей и близких.
Он стоял на площадке, вытоптанной сапогами и валенками. К заставе отсюда вела узкая тропинка, а впереди и по сторонам была полная неизвестности лесная снежная целина. К неизвестности же едва ли можно привыкнуть, особенно ночью, когда и зрение не помогает и слух обманывает. Треснет от мороза дерево, зашуршат смерзшиеся ветви, и почудится, что это хрустит снег под ногами врага. Заскрипит дерево с другой стороны, и покажется, что кто-то крадется в темноте к партизанскому посту.
Крылов прислонялся спиной к стволу березы, стоял не шелохнувшись. Неужели что-то движется? Почудилось… Или в самом деле движется? «Нет, нет!.. — раздавался в нем Ольгин голос. — Ты не пойдешь туда!» «Там погиб наш отец», — печально вторила мать. Вот здесь погиб.
Нелегкие это были, но и счастливые дни.
Неожиданно пришла смена, и партизаны возвратились на отрядную базу. Здесь царило радостное возбуждение: вести из Сталинграда были одна лучше другой! Немцы окружены, армия фельдмаршала Паулюса капитулировала, Красная Армия одержала полную победу!
К радости, охватившей Крылова, примешивалась грусть: победа под Сталинградом досталась ценой гибели его товарищей. Жив ли кто из них? Что с Сашей?
В землянку Крылов забежал лишь на несколько минут: партизанская рота без промедлений выезжала на новое место.
В сани усаживались весело: самое приятное в партизанской жизни — это движение, перемены, и самое тягостное — неподвижность, сторожевая служба на заставах.
С наезженной дороги повернули на просеку, у дома лесника спешились. Отсюда ездовые с лошадьми вернулись на базу, а взвод Максимыча пешком отправился дальше, пересек засыпанную снегом одноколейку.
— Куда дорога, Паш?
— На Суземку.
За железной дорогой, у землянки, накрытой бугром снега, Максимыч оставил десять человек со станковым пулеметом. Дверь в землянку была распахнута.
— Никого… — удивился он, заглянув внутрь. — Уехали, чертяки.
Он повел остальных людей дальше. Свой нехитрый скарб партизаны везли на санях: ведро, ящик с патронами, ржаную муку, кусок конины, топор, лопаты, пилу и железную печку. Сбоку саней с вожжами в руках шагал приземистый бородач.
— Как тут у тебя дела, Тарасыч? — заговорил со стариком Максимыч.
— Тихо. С сентября не слышно.
— А ты все здесь…
— Отец тут всю жизнь лесником служил и мне велел. Только какая теперь служба? Волков и тех распугали.
— Другие теперь волки…
— Оно бы ничего — кобыла голодает. Сена, конечно, накосил, до лета хватило бы. Да вот ребята понаедут — лошади у них голодные, все и стравил. Им в дорогу, а я дома. Как-нибудь перебьемся. Зато харчишек мне подбрасывают, а я им печку подтоплю, чайку заварю с травками. Вроде как на службе.