Человечность
Шрифт:
— А где Бурлак? Среди сотен людей в селе Феди не было, а именно его Крылову сейчас надо было увидеть. Вот он, этот момент! Ради него они с Федей сколько всего пережили!
Крылов выбрался из толпы, побежал назад, к окраине, выскочил в поле.
Бурлак лежал на боку.
— Федя!..
— Наши, солдатик?..
— Наши!
Пуля попала Бурлаку в живот.
— Сюда! — позвал Крылов красноармейцев, но они продолжали шагать своим путем. Тогда он побежал к крайней избе, заметил во дворе санки и вернулся с ними в поле. Санки
— Сейчас, Федя, сейчас…
Он кое-как уложил Бурлака на санки. Ноги в разбитых валенках волочились по снегу.
— Где санпункт? Санпункт! — спрашивал он у бойцов. Они пожимали плечами, неопределенно показывали назад.
— Лобанов! — крикнули наконец. — Иди сюда, партизан ранен!
Устало подошел санитар, мазнул по усам рукавицей:
— Давай в сторону.
Он помог свезти санки с дороги, по которой уже ехали орудийные упряжки, принялся расстегивать у Бурлака одежду.
— Ничего, брат, ничего. Бывает.
Живот у Бурлака был залит кровью. Она проступала сквозь бинты, но санитар продолжал опоясывать тело по буро-красным пятнам.
— Вези туда. Там спросишь, а мне вперед надо.
Крылов повез Бурлака по дороге. Сбоку, в прогале между домами, плотной массой, смешавшись, стояли партизаны и красноармейцы.
– . будем бить, пока на нашей земле не останется ни одного оккупанта! — донеслось до Крылова.
Он вез Бурлака километра два, до следующей деревни. Здесь было тихо. У изб стояли упряжки с противотанковыми орудиями, лошади не спеша похрустывали сено. Навстречу устало шагали пехотинцы, сзади Крылова догоняли и обгоняли легкораненые. Один ковылял рядом, опираясь на винтовку.
— Передохнем, браток, — предложил Крылову. — Спешить некуда, а на тот свет успеется.
Крылов перевел дыхание, смахнул с лица пот. Красноармеец принялся закуривать.
— Я уж третий раз…
У красноармейца было приятное продолговатое лицо, небритые щеки, прямой, хороший взгляд.
— Крылов?! — послышался удивленный голос. — А говорили, ты убит! — с рукой на перевязи, широко улыбаясь, подходил Киреев. — Бурлак? Куда его?
— Наши где?
— Уехали! Тебя Борзов искал!
— Уехали?.. Куда?
— В Старую Буду. Я тоже хотел, Фоменко не взял. Лечись, говорит. Он про тебя спрашивал. Убит, говорят, а никто не видел. Я от Силакова узнал.
— От Силакова?..
— Примета верная, парень, — вмешался красноармеец. — Жить тебе сто лет! Ну, похромали потихоньку, подвода едет!
— Опять ты, Райков? — сказал санитар.
— Он самый, — красноармеец подождал, пока санитары укладывали в сани Бурлака. — Ну, а теперь я рядышком.
— Сверни на прощанье, может, больше не свидимся, — попросил Киреев.
Руки у Крылова дрожали, он рассыпал махорку.
— Опять ты из-за меня остался. — Бурлак открыл глаза.
— Выздоравливай,
Бурлак слабо пожал ему руку.
— Виноват я перед тобой. Невезучий я.
— Не надо, Федя.
Ездовой развернул лошадь в обратную сторону.
— Но-о! Уснула!..
Крылов стоял на месте и смотрел, как исчезала из вида последняя ниточка, связывающая его с партизанами, со Старой Будой.
Потом он бежал назад, и дорога казалась ему бесконечно длинной.
Партизан в селе не было. Дымилась кухня, связист разматывал катушку, догорала изба, около которой безмолвно стояли старуха, мальчик и девочка.
— Мамаш, куда партизаны поехали? Слышишь, мамаш, партизан не видела, а?
Старуха что-то пробормотала, он махнул рукой и поспешил дальше.
— Товарищ майор, не скажете, куда уехали партизаны?
— А ты почему отстал?
— Раненого отвозил. Не знаете?
— Туда поехали, — майор недоверчиво оглядел Крылова и, ничего больше не добавив, свернул с дороги.
— Друг, не видел партизан? Давно они уехали?
— Какие тебе тут партизаны, — проворчал красноармеец, стоявший на посту у большого кирпичного дома. — Давай проходи.
Крылов вышел из села и часа полтора шагал по наезженной санной дороге. В поселке, куда он попал, не оказалось ни партизан, ни красноармейцев. Он свернул в сторону, возвратился назад, снова пошел вперед, уже ни на что не надеясь, потому что и в следующей деревне не видели никаких партизан. Они будто сквозь землю провалились. Он опять свернул в сторону и шел до тех пор, пока снова не очутился в том самом селе, где оставил Федю Бурлака.
— Товарищ лейтенант, до Старой Буды отсюда далеко?
— До какой Старой Буды? Ты кто?
— Отстал я.
Лейтенант присвистнул:
— Это не по моей части, ничем не могу помочь.
Крылов присел на слежавшийся хворост, мысли у него смешались, в груди было пусто, и если он сейчас хотел чего-то, то лишь одного: чтобы кто-нибудь подошел к нему, спросил, почему он здесь сидит, и посоветовал бы ему, что делать. Но никто не подходил. Второй раз в жизни он был совершенно один. Так как ему было все равно, куда идти, он направился к избе, около которой стояла противотанковая сорокапятимиллиметровая пушка. Лошади живо напомнили ему Старую Буду, и острая тоска стеснила ему грудь.
— Ну как, партизан, дела?
На крыльцо вышел молодой красноармеец, полушубок у него был наброшен на плечи — взгляд Крылова упал на гвардейский значок.
— Ты… не из десантников?
— Ну?
— Из тридцать девятой?!
— Нет, тридцать седьмой. В Сталинграде рядом были. А ты откуда знаешь?
— Из тридцать девятой я. В Раменском стояла.
Красноармеец прошел за угол, а Крылов почувствовал, что ухватился за тонкую, совсем тоненькую ниточку, которая вот-вот оборвется, но которая все-таки появилась и избавила его от одиночества.