Человек как iPhone
Шрифт:
– Так мы и так мещане, – не согласился Курт, – максимум наркота и разбитые гитары, выпивка, сигареты, грусть и тоска, свинец. К чему это я? Да к тому, что в Катар пора, в Доху, ловить жемчуг, снимать баб и на телефон, жить в шикарном отеле, потягивать кальвадос и курить кальян.
– Снимать? Ты забыл меня.
– Ну хочется же свободы, взрыва в сознании и познании, которое – автомобиль, танк, поезд, лодка, пароход, дирижабль и самолет.
– Танк. Познавать – стрелять и давить живые тела.
– Сидя в комнате Фридриха Ницше, в очках и в туфлях, боясь
Перешагнули через себя, валяющихся на земле, и пошли в сторону консерватории, потерялись и разошлись, чтобы тянуло сильнее друг к другу. Но сперва Кортни села в такси, а Курт отдал деньги водителю, велев везти его подругу через ухабы, клочья, разрывы, Лос-Анджелес, Вашингтон, израильские кочки и запятые, тире и вопросы, витамины и здравствуйте.
"Чуть-чуть Австралии в стакане с сиропом, немного голубых сигарет, чтобы время стекало с губ, а пространство втекало в желудок, возведенный из кирпичей".
Добрался до клуба, сел за столик, взяв текилы себе. Начал листать айфон, сообщения, строчки.
– Замечательно просто.
Выложил фото из библиотеки, где он выступал месяц назад, раскрыл себя, словно раковину, в которую он блевал, когда ему было плохо, когда исходило нутро, как из Египта евреи, нация, создающая и строящая облако всю свою жизнь.
"Здесь восхитительно, только не хочется драк, потому я и не выступаю, а то местные озвереют от того, что я иностранец, а сам пою о захвате земли, почек, листьев, воздуха и сосен нерусскими, лавиною с гор, хоть я сам полет. Ведь русские захватывали Кавказ, как самолет разгоняется и взлетает в небо, туда, где растут горох, говядина и паштет".
Скоро в проеме показалась фигура Криста, она застыла, а потом села за соседний с Куртом столик.
– Извини, я не узнал тебя, – сказал Крист, повернувшись к Курту и не двинувшись с места.
– Так теперь-то узнал.
– Наверно. Думаю, да.
– Так и будем сидеть?
– Сядь ко мне.
– Хорошо.
Курт взял бутылку и пересел к другу, который вел себя иначе, не как всегда, чудил и произрастал из неизданных композиций Queen.
"Сейчас мы сидим, а завтра наши кости найдут в Алеппо, откопают из недр, в голоде и в пыли, в интервенции, вторжении Турции в мозг".
Крист тоже взял себе выпить, сделал большой глоток, выходящий за пределы разумного, и посмотрел на Курта.
– Молодеешь.
– Не думаю, просто сгораю, летаю над солнцем, вокруг него и внутри, упираюсь в стенки, пытаюсь вылезти, выбраться, стучусь, зову на помощь себя наружного.
– Тебя двое? – не понял Крист.
– Пока что да, но в дальнейшем я могу обустроиться в пекле, соединившись с собой наружним, или остаться таким, из двух частей и ломтей, хлебом из Ленинграда, окутанным легендами и сажей, голодом миллионов желудков, скомканных и скукоженных, просящих кирпич, чтобы он лежал внутри них и кормил их тысячи лет.
– Чтобы обсасывали его. Конечно, надо искать такое питание, которого бы хватало надолго, на столетия и на всё.
Курт совсем опьянел,
"Пьян, но ведь так нельзя, нужно быть трезвым, вдруг кончится музыка, и люди захотят стихов, то есть тела без кожи, интимного, вскрытого, не облаченного в ритмы и грохот, лишенного сопровождения, рукопашного, а не пуль и снарядов, ядер. Так и должно быть, стихи – это голое, порнография, самое то, огонь и проникновение, пенисы и вагины, груди, соски, овалы, только такое, не латы и не броня".
Зазвучала музыка, вышла местная группа Карбованцы, загремела салютом, его звуком, освобожденным от тела. Курт сходил в туалет, взял бутылку портвейна, разлил его по стаканам, начал слушать звучащее.
– Это теперь легко, но каждую секунду с того света может ворваться Дудаев и устроить войну в любой точке земного шара.
– Брось, Курт, нам ли бояться его? Мы и сами Чечня кругом.
– Я просто чувствую и слышу дагестанскую польку и мазурку. Что-то такое зверское. Аккуратное и нарезанное на Афганистан и Пакистан. Войну черных и белых, взятую за шиворот и корчущую ужасные рожицы, пищащую, как мышонок, которому тоже хочется жить.
– Ерунда, не надо думать о смерти, всё равно ее не избежать. А того, чего не избежать, попросту нет.
– Надо думать о ней, мышление – таран и орудие, ты ломаешь ее, насилуешь, вгоняешь в долги, гонишь голой на улицу, не иначе, никак.
– Мышление то, что в твоей голове, и не более.
– Оно блюёт наружу мыслями и предложениями. А вообще – есть океаны мыслей, сильная голова захватывает их, уводит в плен, то есть в себя, и пожирает. Пожирание есть мышление.
– О, что-то новое, в пьяном и наркотическом состоянии особое мышление, особый захват. Понятно. И трупы нейронов – просто шлак, то, что не переработалось, не стало сознанием, вышло наружу и отправилось спать.
– Спать, чтоб потом проснуться, мозг выходит с мочой и продолжает битву с другими мозгами.
– Тяжело. Соглашусь.
Выпили по одной, захотели еще. Крист разлил по стаканам портвейн.
– Три семерки.
– А то. Ерунду не беру.
– Молодец, – похвалил Курта Крист. – Как там дела у Кортни?
– Хорошо, отдыхает.
– Не бухает?
– Да нет. Пьет иногда – со мной.
– Ты ж постоянно пьяный.
– Не всегда. Не гони.
Курт закрыл глаза, и в тот же миг тысячи железных птиц залетели в зал, начали кружить, заглатывать лампочки и откладывать их в виде яиц.
"Ясновидение, рост железа из тела, нарастание напряжения, новые таблетки, родом из Америки, палеонтологии, нового рассказа Горького, который он написал на бумаге, сделанной из его гроба".
Открыл глаза, сделал глоток, захотел чипсов, потому пошел к опустевшей сцене, взял в руки микрофон и начал читать стихи из айфона, вламывать начистоту, с обеих рук, с обеих ног, лежа на спине, как черепаха, которую жарят в собственном панцире. После чтения поклонился и под авации и мат пошел к Кристу.