Человек находит себя
Шрифт:
— Да.
— Кстати, как вам помогает Костылев?
Таня ответила не сразу. Ей очень хотелось рассказать о странном поведении Костылева, о сменных заданиях, о загадочном исчезновении спецификации, но она промолчала, решив, что жаловаться рано, что во многом, возможно, виновата сама. Да и будет ли легче оттого, что пожалуется?
— Я мало обращаюсь к Костылеву, — ответила Таня. — Он все время занят…
Когда она ушла, Токарев снял трубку телефона, вызвал станочный цех.
— Алло? Разыщите Костылева и пошлите ко мне. — Положив трубку, он сказал Ярцеву:
— Говоря между нами, Мирон, мне кажется, из нее
Появился Костылев. Он подошел к директорскому столу, чуть склонив голову и метнув короткий настороженный взгляд в сторону Ярцева.
— Николай Иванович, Озерцова за помощью к вам обращается? — спросил Токарев.
— А как же! И довольно часто, — ответил Костылев. — А что?
— И вы помогаете?
«К чему он клонит, не пойму», — подумал Костылев. Токарева он еще не успел как следует изучить. Он снова скосился на Ярцева и сказал:
— Конечно, Михаил Сергеич. Если им да после школьной-то скамейки не помочь в деле укрепиться, толку будет нуль… В общем, поддерживаем по силе-возможности.
— Мне хочется, чтобы «сил-возможностей» у вас было побольше.
— Для нас это не промблема, Михаил Сергеич. — Костылев снова наклонил голову.
…Со смены Таня в этот вечер шла поздно, разбитая и подавленная. «Не может быть, чтобы я не умела работать, — думала она. — Не может быть! Шесть лет у станков… А тут… Зачем я, дура, сюда поехала, ну зачем? Сама напросилась!» Мысли вдруг повернули в сторону. Таня ясно представила себе все, что пережила недавно в Москве, все, что толкнуло ее уехать. «Нет-нет! Я не могла бы оставаться там. Ни за что!»
Задумавшись, Таня шла по окраинной улочке поселка и почему-то не свернула к дому. Улочка вывела в поле, за которым невдалеке зеленел молодой осинник, а за ним, подальше, темной сплошной стеной синел высокий ельник. К нему шла наезженная дорога, но Таня свернула на узенькую полевую тропку и через заросшее ромашками поле, через осинник неторопливо пошагала к ельнику, за который опускалось пожелтевшее, вечернее солнце.
Легкий ветер нес навстречу слабый запах хвои, свежего сена. Это успокаивало…
Хотелось побыть одной.
2
Правый берег Елони не слишком высокий, но крутой, а у излучин — обрывистый. Наверху, не смолкая даже в тихую погоду, протяжно шумят разросшиеся плотной стеной высокие ели и пихты. По склонам вперемежку с молодыми елочками сбегают кусты можжевельника, похожие на язычки зеленого пламени. Нагретые солнцем, они разливают над берегом сладковатый пьянящий запах. А кое-где, набираясь храбрости, можжевельник подступает к самой воде, точно завидует кустам ивнячка, что по пояс забрели в прохладную воду… А над можжевельником, над елочками вытягиваются тонкие стволы молодых осинок. Они как будто хотят заглянуть через всю эту колючую хвойную зелень на Елонь, которая течет и течет мимо, словно ни до чего нет ей дела, не широкая, но полная загадочной, затаенной силы.
…Жаркое лето уводит реку в сторону от береговых круч. Тогда обнажаются песчаные косы и отмели. В сухой год они выдаются чуть не до середины реки. А сразу за ними — ближе к тому берегу — омуты. Вода в них замедляет свой бег, словно задумывается Елонь, заглядывая в себя, в непроглядную свою глубь, и, только наглядевшись вдоволь, течет дальше,
Осенью, в пору дождей, Елонь становится неспокойной и темной. Она буйно радуется ледяному промозглому ветру, косым струям дождя, низким, набухшим свинцовой синью тучам, стремительно летящим над нею. Хлесткие волны набивают в побуревшем ивнячке кудреватую пену… Тогда зеленое пламя можжевельника темнеет, ослепленное пожаром осинок, с которых ветер обрывает лоскутки пламени — желтые и багряные листья, пригоршнями швыряя их куда попало.
Но в полную силу разгуливается Елонь по весне, Когда сходит снег, вода в ней становится рыжей, река вспухает, надувается и идет напролом, подмывая кручи, слизывая огромные оползни.
Левый берег Елони пологий. Вода возле него течет ровнее, спокойнее, образуя кое-где заводи, затянутые травой, поросшие кувшинками. На том берегу — сосны. Когда солнце опускается к горизонту, их прямые стволы светятся оранжевым, медным огнем, а кроны словно вспыхивают.
Вот и сейчас они запылали…
Тот берег — с его соснами, заводями — хорошо виден в просветы меж темных стволов правобережного ельника девушке в темном рабочем халате, которая свернула с дороги и идет к реке. Минуя ельник, она выходит на береговую кручу и долго вглядывается в раскинувшееся за рекой левобережье, в сосны, в небо над ними. Серые глаза девушки задумчивы и немного печальны. Тяжелые косы кольцами уложены на затылке.
Перехватываясь за стволы осинок, девушка спускается к реке. Ветки можжевельника цепляются за ее халат, за полосатый воротничок серого платья. Она останавливается у самой воды и, отмахиваясь от комаров, все смотрит и смотрит на тот, залитый солнцем берег.
Давно советовал Иван Филиппович Тане сходить к Елони, которую северогорцы считают самым красивым местом во всей округе.
Река неторопливо размывала вечернее солнце. Оно растекалось блестящими чешуйками ряби. Чешуйки бежали к берегу и погасали, оставляя после себя светло-синие лоскутья неба, лениво бегущие в ивнячок. Под логами блестела мокрая галька и чуть слышно плескалась вода. На душе стало светлее и легче от этой успокаивающей тишины.
Таня подняла несколько камешков. Они лежали на ладони, блестящие, отлакированные водой, и она долго любовалась ими. Потом стала подбрасывать в воздух, ловя на лету.
«Если ни один не оброню, все будет хорошо, — как в детстве, загадала Таня, следя за полетом камешков. Все будет хорошо. Все будет хорошо», — повторяла она.
Камешки взлетали, блестя на солнце, и послушно ложились в ладошку.
Вдруг синяя кругленькая галька озорно сверкнула на солнце гладким бочком и звонко шлепнулась в воду. В стороны побежали разбитые рябью круги.
Таня вздохнула.
— Так тебе и надо, не занимайся ерундой, не задумывай!.. Дура!.. Девчонка!.. А еще инженер.
Она медленно повернулась, чтобы идти назад, и замерла. Справа поднимался высокий береговой выступ. Врезаясь в воду, он выдавался далеко вперед. А наверху, обвисая корнями над красной осыпающейся его громадой и накренившись к реке, стояла высокая ель. Было непонятно, как она держится там, цепляясь за землю всего одной третью своих корней, как бы попирая все законы природы. И от этого невероятно легким казался ее громадный ствол со свисающими ветвями в свинцовых налетах лишайника.