Человек
Шрифт:
— Очень приятно. Роман. Ну, не смотри ты на меня так. Хорошо. К тем двум еще сотню накинешь, и я тебе предоставлю её в целости и сохранности. — Сутенер рассмеялся. — Ишь, сказанул. В целости они уже давно не наблюдаются. Короче. Три бумаги, и она твоя.
Я кивнул, и Роман тут же достал из-за пазухи мобильный телефон и, не глядя, набрав номер, сказал:
— Серебристый «мерин», в нем четверо. Номер…
Он продиктовал номер. Через пятнадцать минут в арку двора въехал знакомый уже серебристый Мерседес. Из него вышли все те же молодые
— Что за дела, в натуре? — обратились они к сутенеру. — Мы только выехали, нас тут же менты повязали. Документы проверили, шкур отобрали.
— Вот шакалы! — закричал Роман, матерно ругаясь, — им и башляешь, и девок даешь, они еще и клиентов грабят. Ну, менты, они и есть менты — сучье племя. Но, с другой стороны — это судьба. Ей богу, намаялись бы. Выбирайте других, они все у меня вкусные. А выезжайте не там, где ехали, а в эту арку и по дорожке налево.
— Смотри, в натуре! — не унимались ребята.
— А я… А моя в чем вина? Я ведь тоже мог бы засомневаться. Кто знает, может, вы их уже отымели, выкинули и за другими приехали, или к корешам пересадили. В нашем деле без доверия нельзя. Я же вам верю. Верьте и вы мне.
— Много говоришь, — огрызнулись ребята.
Они выбрали двух других, сели с ними в машину и уехали по указанной сутенером дорожке.
Как только Мерседес скрылся за поворотом, Роман открыл дверь своего авто и сказал:
— Садись, Тимур, поехали в ментуру.
У Романа был нервный тик, дергались щека и глаз, да и говорил он, на нервной почве, заикаясь.
Когда ехали в «ментуру», глядя на его дергающуюся щеку, я спросил:
— Тяжелая, наверно, работенка? Никогда не хотелось сменить?
— Сменить? А на что? В ОМОНе я был два года, в «личке», личной охране, год проторчал. Надоело. Ушел. Живешь чужой жизнью, ни выходных тебе, ни проходных. А тут чего? Бандюки свои, менты свои, бобла немерено. Работка не пыльная. От добра добра не ищут. А что еще нужно? Бывает, заезжают отморозки. Одни приехали, взялись права качать. Я повалил одного на землю, стал душить, он аж посинел. Заскочил в машину, только их и видели. Случается, приезжают и дикие менты, но и с ними тоже вопросы решаем. Жить можно. Я здесь родился и вырос, сам себе хозяин. Всех знаю, все меня знают. Отец был заместителем начальника отделения милиции. Туда, кстати, едем. На этой территории, если я даже кого и убью, мне ничего не будет. Вот и приехали.
В помещение отделения милиции Роман, действительно, вошел, как к себе домой. Со всеми радушно поздоровался, в особенности с одним пожилым капитаном, с которым о девушках разговор и завел:
— Где, Палыч, мои курочки?
— Как полагается, в курятнике.
Девушки сидели в железной клетке для задержанных.
— Не трогали?
— Обижаешь, Роман. Мы люди дисциплинированные. Только по взаимному согласию или с разрешения… — Он так и недоговорил, с чьего разрешения, рассмеялся. Смеялся недолго, перестав смеяться, Палыч вдруг поинтересовался:
—
— Да, не особо. Я им такую пургу там нагнал. Они кричат: «Менты козлы!», и я кричу: «Менты козлы!». Поверили.
Палыч улыбался, слушая Романа, но затем улыбаться перестал и стал его наставлять.
— Вообще-то нельзя допускать, чтобы голос на тебя повышали. Я считаю, за это надо обязательно наказывать. И потом объясни ты мне, старому, что это за слово такое «менты»? Я смысла не пойму.
— У нас, когда я был в ОМОНе, оно расшифровывалось так: «место нашей тревоги», — растерянно пояснил Роман, явно не ожидавший подобной реакции на свои слова.
— Не понимаю. Эти слова: «мусор», «легавый» — они для меня ясны. Я их даже за оскорбление не воспринимаю. МУСР — это аббревиатура Московского уголовно-сыскного розыска. Так было даже при батюшке царе. После революции слово «сыскной» убрали, остался МУР. А легавыми называли из-за значка на отвороте пиджака. Там был у сотрудников приколот кругленький значок с изображением морды охотничьей собаки, легавой. Мол, не уйдете, все одно, достанем. Из-за этого «легавыми» звали. А что за «мент»? Да, еще употребляют в ругательном смысле. Хоть убей, в толк не возьму.
— А я и сам, Палыч, другого смысла не знаю. Знаю «место нашей тревоги». Но как это в ругательном смысле можно? Не знаю. Я тебе, помнится, должен был. Вот сотня баксов, мы в расчете. Давай мне курочек моих, а то им здесь, смотрю, понравилось. Пригрелись на жердочке, не хотят уходить.
— А что? У нас, как дома. Оставил бы, Роман, одну, для дела. Она бы нам задание сделать помогла. Длинноногую не прошу, понимаю. А вот эту бы, страшненькую.
— А что, может, оставим? — обратился Роман ко мне с издевательским вопросом.
У меня чуть было ноги не подкосились. Я от неожиданности даже рот открыл, хотел выматериться.
— Шучу я, успокойся. Видишь, Палыч, этих никак нельзя. Сейчас для задания других пришлю. Враг будет повержен.
— Смотри, Ромка, не обмани, — смеясь и в то же время заискивая, говорил Палыч. И вдруг, ни с того ни с сего, он треснул кулаком по зубам мужичка сидевшего в клетке вместе с девушками и успевшего уже задремать.
А прокомментировал своё действие так:
— Ты что же думаешь, Воропаев, можно безнаказанно жену обижать? Думаешь, управы на тебя не найдем?
Чтобы не видеть все это безобразие, я развернулся, пошел на выход, но заблудился в коридорах. Забрёл в грязную и вонючую комнату, где на полу, прямо в форме милиции, лежал пьяный сотрудник. Его приятель, так же еле державшийся на ногах, увидев меня, стал кричать:
— Чего? Куда? Куда лезешь?
Тут, на моё счастье, объявился Роман и вывел из смрада на свежий воздух.
Пока шагали к выходу, он говорил:
— Беги скорей отсюда, а то насмотришься, будет уже не до чего.
Получив свои триста долларов и усадив меня с девушкой в такси, Роман на прощанье сказал: