Chercher l'amour… Тебя ищу
Шрифт:
— Что за эпатаж? — наклонившись, обращаюсь в точности к мужскому уху.
— Мы подождем Юлу в палате, Сергей Максимович.
— Это я понял, а мы?
— А вы пройдете в смотровую, там есть окно, через которое посмотрите на внучку и на мою семью.
— Типа я должен обзавидоваться? — а я, черт возьми, язвлю.
— Как хотите!
Вот же гнида! Надо было… Надо было придушить мелкого козла, когда была на то возможность.
— Свят? — давлюсь, подлавливая слезы, предательски выкатывающиеся
— М?
— Как она?
— Роды стремительные, Сергей. Мы еле успели…
— Надо было скорую вызвать? — глубокомысленно транслирую.
— Не помешало бы, но…
— Ты гнал?
— Жду с нетерпением штрафы, — отбивает, не стесняясь.
— Сколько?
— Я ни разу на зеленый не попал.
«Хорошо иметь родителей, парень» — а кто еще неблагоразумным финансово поможет. Правда, вряд ли я смогу вернуть ему права, если дорожная полиция посчитает такое количество нарушений неправомерным и уголовно наказуемым.
— Совсем без шансов, что ли? — подмигиваю.
— Я не сдерживался.
— Кричала?
— Нет.
— Вообще?
— Стала извиняться и причитать, что так все неудачно, что однозначно подвела, что, кажется, опИсала сидение. Короче…
Я вижу, как шустрая сестричка в розовом костюме везет в пластиковой прозрачной люльке что-то крохотное, но уже размахивающее тонкими ручонками.
— Господи! — снова оживает сегодня что-то чересчур богобоязненная жена. — Это же… Да? — заглядывает Мудрому в глаза.
— Я ее не видел, — он щурит взгляд, присматривается к медицинскому работнику и, взяв как будто след, теперь целенаправленно бдит за ней. — Идемте. Идемте же…
Скорее! Скорее! Скорее!
Мы катимся по длинному коридору, словно крупные шары на полированной дорожке в уютном кегельбане — такие зубастенькие твари-лангольеры*, нацеленные на временную петельную цель, или — что ближе к истине — исключительно на быстрый умопомрачительный страйковый удар. Святослав не церемонится и не дает нам с Женечкой поблажек, он с сыном чешет впереди, а мы покорно движемся за ним…
Увы, увы, увы! Но мирно спящую малышку в послеродовую палату привезли только через два часа. Все это время внучка со своей матерью находились в реанимационном боксе. Врачи следили за стремительно родившей женщиной, отказавшейся от поддержки мужа и заявившей о том, что:
«Некогда ждать. Я… Больше… Вы что не видите… Я готова! Я больше… Не могу… Хочу потужиться… Не могу терпеть… Я смогу! Смогу, сказала… Отойдите… Я хочу ее роди-и-и-ить…».
«Анна, три шестьсот, 24 октября. Привет, Смирняга! Дрыхнешь, старый черт?» — набиваю братцу, посматривая одним глазком на молодых людей, забившихся в крутой палате, организовав свой чудо-ковен на четырех премудрых пескарей.
«Добро пожаловать в семью!» — Лешка
«В больнице. Где еще?» — под нос себе жужжу. — «Догадайся, милый. Тьмок-тьмок! Люблю!» — отправляю недогадливому брату желтого болвана, дебильно выставившего для поцелуя губы. — «Как дела, старичок?».
«Нормально» — кратко и очень быстро отвечает.
«Ольга?».
«Отдыхает» — моргает смайлом.
«Ксения?».
«Я рад за Юлю, Серж. Когда можно проведать?» — меняет тему. Это плохо! Что за на хер?
«Ксения?» — еще раз отсылаю, намеренно игнорируя его старческий игнор.
«Поживем-увидим!».
«Там?».
«Спокойной ночи, Серж!».
— Сереженька, я пойду к ним туда, — дергает за рукав Евгения.
— Каким образом? — отвлекаюсь от экрана.
— Я захватила сменную одежду…
«Да ну? Нет! Нет! Нет!» — мотаю головой, как будто нахожусь в горячке.
— Что за гребаный демарш, чикуита?
Она копается в огромной сумке, из которой в силу «бабай-кого-то забодай» вытаскивает накрахмаленный, почти не «погнутый» стерильный хирургический халат.
— А что у тебя еще там есть? — заглядываю внутрь, уперевшись подбородком ей в плечо.
— И тебе…
Мое ты солнечное чудо! Расцеловать, поднять и покружить? Пожалуй, нет. Не дождется. Пусть не ласканная запущенной чумой живет.
— Будешь? — она протягивает мне пакет, при этом хлопает темными ресницами, изображая глупенькую донну.
— Один звонок! — выставляю указательный палец. — Не возражаешь?
— Нет…
Гудок! Гудок! Гудок! Сброс… И серия «пропущенных по нехотению звонков».
«Доброй ночи, Костя!».
Он никогда не отвечает, но всегда просматривает сообщения. Об этом я получаю стандартный знак в виде сдвоенных, скошенных направо, параллельных галочек.
«Как дела?».
Отправлено, доставлено, прочитано. Я знаю, что он сейчас не спит. Там, где Костя проходит срочную реабилитацию, совсем не удается спать. По крайней мере, уверен в том, что Красов дико задолбался ночевать вне стен собственного дома, но таков протокол. Тут ничего нельзя поделать.
«Не обижайся, сынок. Я хочу проведать. Это можно? Завтра, например?».
«Нет!».
Нет! И на том, как говорят, «огромное спасибо» и «привет»…
— Как ты, солнышко? — целую Юльку в протянутую ко мне подрагивающую руку, на запястье которой красуется пластиковая бирка.
— Что там? — прокручиваю ленту. — М-м-м-м!
«Девочка, Анна Мудрая, 3.600, 02 ч 15 мин, 24 октября **** год, мать Юлия Мудрая…» — а дальше номер палаты и «детский» возраст счастливой роженицы. Хм-хм!
— А это еще зачем? Что за непочтение? О женских годиках…
— Так надо, папочка. Я не юная девочка.