Chercher l'amour… Тебя ищу

Иголкина Леля

А Святослав — военный и порядочный человек, к тому же с чистой совестью и исключительным пониманием внештатной ситуации.

— Ты не могла бы вести себя помягче?

— Давлю? Ну, извини, пожалуйста. Ты заслужил.

— Со Святом, чика! С ним, пожалуйста, проявляй хоть каплю сочувствия, сожаления. Поддержи его.

— Ветеран, вернувшийся с войны? Мне преклонять колени каждый раз, как он заходит к нам?

— Жень, Жень… Не заставляй грубить.

— Напишешь на меня донос? Мол, моя благоверная

исповедует пацифизм в самой ортодоксальной форме и не поддерживает боевые действия, потому что они не только убивают, они превращают людей в эмоциональное ничто.

— Неудачное сравнение. Он достойный человек и биологический отец твоего внука.

— Ты хоть слышишь, как это пошло звучит? — издевательски рычит. — Б-и-о-л-о-г-и-ч-е-с-к-и-й! Осеменил и дальше поскакал. Сережа, Сережа, ты с возрастом стал до жути прозаичным, а ведь раньше лирикой заставлял девиц волосы во всех местах голыми руками вырывать.

— Это лучший комплимент и очень своевременное откровение, чика. Хоть на старости лет ты, наконец, признала, что я лирик и романтик.

Правда, раньше был:

«Убийца, алкоголик, безнадежный хрен, трусливый беглец из своей страны, сынок, забывший и отца, и мать. Был тем, кто с большим трудом пытался позабыть родной язык».

А кто еще? Ну, как же можно о таком забыть? Несостоявшийся «зених» и единственное доверенное лицо старшей племянницы, которую от ошибки, к сожалению, не уберег.

— И все же я, пожалуй, еще раз повторю, раз до тебя с трудом доходит. Игорь — сын Свята. О его появлении на свет он — так произошло — не знал. Можешь считать меня старомодным пердуном или эгоистичным хреном, но сын должен знать своего отца. О зачатии, беременности, рождении, воспитании думают двое, чика.

— Не пафосничай! — сжимает мне бока.

— Это Конституция! — тихо заявляю.

— Чего-чего? Где такое написано, в какой-такой статье?

— Конституция, по которой двое живут.

Женька замолкает, а потом вдруг гордым тоном оглашает:

— А Костя? Стало быть, Красов выдуманную Конституцию нарушает? Ты, Смирнов, забыл, что Костя — зять и муж…

И снова «добрый светлый вечер»!

— Бли-и-и-и-н! — глубоко вздыхаю. — Я этого и не оспариваю. Я говорю лишь о правах Мудрого на малыша. Не артачьтесь, не вредничайте, девочки, и дайте Святу шанс. Еще… Это…

— Достаточно. Пожалуйста, не надо. Все! Проехали!

— Проехали! Но все же я прошу тебя, будь мягче и сострадательней. Мне наши с тобой разговоры, чика, напоминают сеансы австрийского психоанализа.

— Да уж! Только катарсис от меня куда-то в сторону сбежал. А так, конечно, все очень хорошо и меня, как пациентку, все устраивает.

Сильно образованная. За-ра-за!

— Мы договорились? Он ведь не первый день у нас живет, а ты почему-то с каждым таким днем ведешь себя все гаже и противнее.

Я

тут это, палочку не перегнул, а то еще за прошлые грехи не рассчитался, а уже новых прихватил? И все, как назло, с таким душком, что самому противно.

— Ты предлагаешь, видимо, усыновить его? Тебе не кажется, что много выделено привилегий мужчине, который давным-давно выполз из обкаканных пеленок.

— О! Чика, ты так поэтична. Но не усложняй, пожалуйста, — укладываю ладони сверху на ее ручной замок. — Твое отношение к нему слишком очевидно. Он все понимает и чувствует себя при этом…

— Я хочу, чтобы…

Он ушел?

— Об этом не проси, женщина.

Хотелось бы добавить вежливое «пожалуйста», но это слово на мое решение никак не повлияет.

— Господи-Господи! Смотри, — цепляясь подбородком за мое плечо, указывает мне на пару — мужчину и женщину, стоящих лицом друг к другу и что-то эмоционально доказывающих. — Позови их завтракать, а то…

— Она выдерет ему глаза? — хмыкаю, вздергивая губы.

— И будет права!

Ну да, ну да! Ей, безусловно, лучше знать.

— А мальчишку…

— Пока будить не будем, — предлагает. — Пусть поспит…

На нашей базе, по всей видимости, намечается охренительный скандал.

— Чего она так бесится, Евгения? Объясни мне, будь так добра. Если все закончилось, все перегорело, зажило и свежей шкуркой обросло. Что ее так заводит? Юла ведь негодует. М? Он жив, относительно здоров. Не улыбается, правда. Так чего ей, спрашивается, надо? Живи, как раньше жила. Свят на нее не претендует. Изображает собаку на сене. И Костя, и Святослав…

— Ты дурак?

— На разум никогда не жаловался. И все же, объясни, пожалуйста.

— Все-таки относительно, да? — она цепляется за мои слова.

— Что? — а я делаю вид, что ничего не понимаю.

— Относительно здоров! О-т-н-о-с-и-т-е-л-ь-н-о! Не отрицаешь, да? Понимаешь, да?

— Да, да, да! Что да? По-твоему, человек, вернувшийся из плена, гонорею подхватил? Он теперь заразен?

— Ох, чтоб тебя, Сережа! — Женька, кажется, надувает губы и обозленной кошкой, защищающей своих слепых котят, фыркает и шипит. — И ты еще смеешь обвинять меня в такой себе поэтичности?

Черт! А Юленька действительно заведена. Мы наблюдаем, как она размахивает руками перед опущенным носом Свята, как несколько раз толкает в плечи, пытаясь сдвинуть неподвижный силуэт, как запускает скрюченные пальцы себе в волосы, как подпрыгивает на месте, когда ее очевидный собеседник пытается что-то в оправдание сказать.

— Пора его спасать? — киваю на дуэт, который в скором времени сойдет на соло, потом на сучий монолог, театр одного актера, и наконец, минут, наверное, через семь сольется в стойкое пиано, затем на нет и скатится в кювет.