Chercher l'amour… Тебя ищу
Шрифт:
— Я здорова. Сказала же, волнуюсь.
— Психотерапевт, похоже, начинает сильно заводиться? — хихикаю, вдохнув побольше воздуха, я замираю с выдохом и полоумным взглядом стопорюсь на подъездной дороге, по которой неспешно катится огромный черный зверь, изголодавшийся за человеческими особями.
— При чем тут это?
— Сохраняем спокойствие — формируем дзен, — пасу глазами машину Алексея, подмигивающую нам дневным холодным светом огромных, безобразно выпуклых фар. — Все будет хорошо.
— Ты думаешь?
— Уверен.
И потом, это же не марш-бросок на тридцать-сорок километров в тыл непредсказуемого по своей жестокости врага, а всего лишь выезд на природу с одной хорошей целью — передать меня, как начинающего батрака, постоянным клиентам, от которых у Смирнова, на самом деле, нет отбоя и которым, так уж вышло, нет края и конца.
— У тебя неправильное понимание, Святослав.
— Не претендую. Кто из нас двоих дипломированный специалист-профессионал?
— Господи! — так и вижу, как она почти одухотворенно закатывает глаза.
— Такой и останешься, — совершаю легкий жим и попадаю пальцами на тоненькие ребра, прикрывающие нежную грудную клетку. — Ой, а что это у нас такое?
— Останусь? Не смешно и, между прочим, неприятно и даже больно. Ты хоть знаешь, сколько нервных окончаний здесь сосредоточено?
— Эрогенная зона, м?
— Нет, — бормочет. — Я боюсь щекотки, Святослав. Не надо.
— Ревнивая, да?
— Нет.
— Тогда смешливая?
— Что ты там про «так и останусь» говорил? Какой останусь и где?
Надеюсь, что не перевру детское поверье о том, что:
— Есть предположение — еще в глубоком младенчестве сформировалось, — как только у кого-то глазоньки ползут под брови, задевая мозговую оболочку, подскрёбывая серое желеобразное вещество…
— Фи-фи! Чего-чего? Тебя в школе, видимо, плохо и некачественно учили. Биологию прогуливал? Естествознание — не твой предмет?
Зато по физкультуре и начальной военной подготовке было стабильное «отлично» и грамоты за суперспособности в непростом тяжелом деле.
— Тихо ты, не перебивай, когда старшие в эфире говорят.
— Ладно-ладно. Между прочим, мне уже тридцать лет. Вот так! — гордится юным возрастом или меня стебёт?
Да ты стара, свет Елена, красна девица! Стара, как моя порохом посыпанная жизнь!
— Заканчивай заливать, Алёнушка.
— Не называй меня так, пожалуйста, — обиженкой гундосит.
— Как?
— Лучше «Леся», Свят.
— Сигнал принят, Шепелева. Я могу придумать тебе персональный позывной, если ты будешь не против.
— Обойдусь, пожалуй. Или по фамилии тогда уж. Тоже, кстати, хорошо! — с ноги на ногу переступая, произносит.
— Бежишь куда-то или хочешь в туа…
— Я тебя сейчас ударю, Святослав. Лучше бы ты был так откровенен
— А о чем еще с красивой женщиной разговаривать?
О крови, об оторванных конечностях, о ночных вылазках, о дружеском огне, под которым сгинула не одна вновь прибывшая на нулевой рубеж рота молодых бойцов, о некомпетентности толстопузых идиотов…
— Это в рамках терапии, Святослав. Пожалуйста…
— Мы договорились, кажется, что я буду посещать другого мозгоправа, хотя по-прежнему считаю…
— Ты не прав! — шустро обрывает. — Не прав, не прав. Как донести-то? Почему ты такой упрямый? Почему неконтактный? Почему ты…
Это, что ли, крик о помощи? Похоже, Леночку сильно под откос моя замороженность несет.
— Ты меня перебила, Елена Александровна?
— Пошла на упреждение. Нанесла превентивный психологический удар. Знаешь, что это такое?
Еще бы! Ох, туды да растуды, твою мать! Я что-то стал хватку с девками терять. Похоже, наконец-то сказывается продолжительное время без какой-либо любви.
«Это все несерьезно, Святослав» — нечетким фоном на задворках памяти кое-что бормочет. — «Она не та, не та… Не смей, не трогай, не цепляй, не обижай… Милую тридцатилетнюю малышку!».
— И потом, на твоих сеансах, когда ты изображала из себя вдумчивую даму, — локтем пинает мне бочину, я только фыркаю, но нагло продолжаю, — много знающую и повидавшую на своем тридцатилетнем, как оказалось — всего-то, подумаешь, какая фифа — веку, я не мог сосредоточиться и на серьезном глазу воспринимать тебя.
— Спасибо. Ты хоть понимаешь, как сейчас оскорбил меня?
— Оскорбил? — а ведь я действительно этого не осознаю, не понимаю.
— Я привыкла к работе с такими…
— С такими? — как будто бы прислушиваюсь к тому, что эта барышня несет.
— Вы раненые ребята.
— Мои ранения — моя любимая работа! — грубо отрезаю, пресекая ее не совсем вежливый заход. — За это я получаю неплохие деньги.
— Контракт?
— Лесь, я сейчас тебя обижу. Остановись, пока не стало поздно.
— Ты сильно ранен, Свят. У тебя болит не здесь, — заводит руки мне за спину, ладонями касается ягодиц, сжимает и тут же отпускает.
— Там кое-что другое, Леся, болит. Там лучше ручками не трогать. По крайней мере пока. Пока не прибудем на место, не распакуемся, не окопаемся и не завалимся спать. Ты ведь в курсе, что я большой мальчик, но все-таки привык делить постельку с маленькими девочками. Споешь мне колыбельную?
— Не надо. Не бравируй, не передергивай, не своди все к плотскому и похабному. Ты язвишь, потому что скрываешься. Строишь циника, потому что сильно болит. Ты кровоточишь…