Chercher l'amour… Тебя ищу
Шрифт:
— Я временная, да? Замена для нее?
Ты — не она! Не она! Возможно, это даже к лучшему. К лучшему, что они так сильно отличаются: внешность, манера разговора, характер, род занятий.
— Нет ничего более постоянного, Алёнушка, чем временное. Знакома с народной мудростью?
— Да. Но…
Не даю ей договорить, запечатывая рот сильным наглым поцелуем. Никаких прелюдий, нежностей и прочей мутотени, от которой девки пританцовывают, рассказывая подружкам о порхающих бабочках в животе или чуть ниже, на уровне выпирающего лобка.
Я не целую Лену. Я ее наказываю, кусаю,
«Нет ничего более постоянного, чем временное» — пока дразнюсь, играю языком, щипаюсь и ласкаюсь, как оправдательную для всего молитву повторяю. — «Нет… Более… Ничего!».
Глава 6
Моя жена
В память врезались минуты…
Суровые минуты томительного ожидания.
Тянущиеся дикие мгновения без нее. Пребывание наедине с разбегающимися сумасшедшими мыслями, рядом с автоматическими словами Смирнова, которыми он поливал меня, пока я ожидал Юлю, вошедшую в ту хибару следом за ним. За Святославом!
Я посекундно помню то, что произошло в том доме, когда мы навещали родителей моей жены. Казалось, даже сама погода, разряжаясь секущим все и вся проливным дождем, воспротивилась своим естеством тем событиям, свидетелями которых мы неожиданно стали с Сергеем, заметно нервничающим в тот день отцом… Черт возьми, моей жены!
Наклонив голову, изображая пристяжную лошадь, бессмысленным взглядом разрезаю напольное покрытие ресторана, в котором ожидаю клиента на перспективный заказ с отличным капиталовложением и стопроцентными гарантиями.
«Роман Шелест» — имя и фамилия человека, назначившего мне здесь встречу, почти свидание. Заказчик связался с моим секретарем посредством скрытой электронной почты, зарегистрированной, как это ни странно, на персонального помощника. Двойная степень защиты, двухфакторная аутентификация. Есть, видимо, что будущему работодателю от общественности скрывать? Проблемы с налогообложением или все-таки пикантные особенности характера, не позволяющие своему хозяину заявлять о себе открыто, не подключая человеческих посредников или молчаливых, потому что электронных, третьих лиц…
Пятьдесят три минуты! Ровно столько моя жена провела наедине с биологическим отцом Игоря, находясь в тесном и закрытом помещении, пока я стоял и за всем этим, сжав кулаки, молчаливо наблюдал. Смирнов периодически дергал мою руку и просил — да он практически заклинал, взывая к остаткам чрезвычайно дорогого благоразумия — не пороть горячку, сохранять спокойствие и верить настроенной весьма серьезно Юльке.
Я верю! Верю, твою мать. А что, собственно говоря, мне остается делать? Полагаюсь на ее слова о том, что между ними все закончилось, причем давным-давно. По временному показателю возможны разногласия, да только не хочется цепляться за такой пустяк и ворошить кучу, которую предусмотрительно прикрыли покрывалом безразличия вкупе с громким словами:
«Красов, черт возьми, не стану в тысячный раз одно и то же повторять».
А если это ревность? Если это нездоровое отношение к ситуации,
Посматриваю на часы, дважды подзываю официанта, заказываю, по-моему, уже четвертую чашку кофе и прошу принести мне пепельницу, в которую намерен щедро натрусить пепла, раздавив там не один окурок. Не получается избавиться от пагубной привычки: то ли нервы, то ли безделье, то ли дань моде, то ли ей или себе назло. Какое бы оправдание я сейчас не подогнал, все будет с ощутимой червоточинкой. Вставляю сигарету в зубы, приподняв губы, обозначаю крепко стиснутый идеальный белый ряд, и не глядя, на автомате, отработанным простым движением, поджигаю кончик никотиновый трубы, вдыхаю, покашливаю, до слез из глаз напитываюсь отравой, вполне способной вызвать неоперабельный смертоносный рак.
Шелест, по-видимому, задерживается. Ненадолго, всего лишь пять минут устойчивого опоздания, но для сегодняшнего самоанализа триста вялотекущих секунд кажутся адской вечностью, в чьих темных водах я, со стихией не борясь, стремительно иду ко дну.
— Добрый день! Константин Петрович? — низкий женский голос окликает меня, заставляя поднять на того, кто обращается ко мне, глаза.
— Да, — таращусь, не скрывая удивления, на высокую худую женщину лет тридцати, возможно, с очень небольшим.
Строгий деловой костюм, неброский, но все-таки заметный, макияж, черные прямые волосы, аккуратная короткая стрижка, кожаная сумка-портфель и зажатые в одной руке корректирующие зрение недешевые очки с толстой роговой оправой. Со вкусом у этой женщины нет проблем, впрочем, как и с финансовым достатком. Вещи однозначно дорогие, а их хозяйка определенно знает себе цену и не собирается по какому-либо пункту вдруг случайно продешевить, нацепив откровенный ширпотреб для малообеспеченных масс.
— Романа Шелест, — представляется, протягивая мне руку.
Неожиданно и весьма опасно.
— Романа? Э-э, женский вариант мужского имени? — поднимаюсь, выказывая ей почтение, выхожу из-за стола, чтобы помочь будущему необычному клиенту сесть.
— Знаю-знаю, — с улыбкой на губах кивает головой и садится на то место, которое я ей предлагаю. — Романа Андреевна Шелест. У меня сирийские корни. Смешанная семья. Вы понимаете? Я уже привыкла к стойкому изумлению на лицах людей, когда вместо ожидаемого мужчины на встречу приплываю я. Моя мама родом из Алеппо, а отец — отсюда. Встретили друг друга здесь, когда она приезжала на стажировку по обмену. Она детский врач, педиатр. Служение на человеческое благо — ее призвание и заветная мечта.