Через двадцать лет
Шрифт:
– Надеюсь, ещё встретимся, юный Джеймс.
Он ушёл, всё решив прежде, чем молодой человек сформулировал первый десяток дурацких вопросов. Это по-прежнему походило не то на сон, не то на розыгрыш – можно подумать, здесь и сейчас не заурядный человек, а волшебник сидел, болтая о насущной ерунде! Скептицизм медленно трансформировался в нерешительное робкое ожидание. «Либо нечто выдающееся, либо нечто ужасное»… Родители, доктор Китинг, а теперь ещё и новый знакомый, окружая, сходились во мнениях. Стоило вообразить их «консилиум», и рука с зажатыми в ней плотными листками виновато дрогнула.
* * *
Полгода в театре, проведённые, преимущественно, с шумной компанией рабочих, преобразили недавнюю тень существования, вернув ему на смену краски жизни. Мужчины и женщины, все – со сложившимися историями… По большому счёту, их не заботила история Джима, хватало своих. Но так было и лучше.
Он помнил практически каждый день, каждую декорацию и каждое случайное знакомство. Помнил первый визит на судьбоносного «Гамлета» вместе с родителями – не хотелось думать, чьё это влияние, кто приносит пользу или кто подталкивает к приятному времяпрепровождению, не обещавшему ничего. Думать хотелось только о том, что оно помогало…
– Эй, Джимми, возьми-ка и нам кофе!
– Парень, подай то!
– Принеси это!
Кто-то звал его Джимом, кто-то – Джимми. Некоторые вообще имя пропускали мимо ушей – им было не до очередной мелкой фигуры в рабочей иерархии. Но все вместе они позволяли занять и руки, и дни, сплетавшиеся в недели. В шесть (или больше) месяцев…
Университет Хоуарда, экономику и цифры он послал к чёрту даже раньше. И нельзя сказать, что маму с папой очень огорчило такое решение. Кажется, они готовы были простить любой бунт, лишь бы дорогой сын нашёл себе призвание и никогда больше не делал глупостей.
Забавно, что призвание нашло само, предложенное на вырванных из блокнота листочках. Призвание, подаренное странным человеком в зеркальных «авиаторах».
Сэм Гордон не исчез из жизни Джима, впихнув того в многолюдный театральный мир. Похоже, наоборот – стремился уделять внимание его своеобразной «карьере». Не проходило и дня, чтобы мужчина, отловив новичка в длинных коридорах, не поинтересовался успехами или не пожелал хорошего дня. Сперва – изредка, потом чаще. Джимми, поначалу воспринимавший всё как элементарную дань вежливости, вскоре понял, что вечно занятому бизнесмену и правда есть до него дело. Он ничего не знал об этом человеке и не считал себя вправе выуживать информацию у первых сплетников, но однажды подпаленный интерес не мог угаснуть. Оставалось лишь наблюдать, самостоятельно решая, что, почему и ради каких целей.
Сэм не был сентиментален – тут никто не сомневался. Он не был ни жёстким, ни мягким, всегда действовал по ситуации, умел и кричать, и ругать, и крепких выражений подбавить. В то же время, он умел веселиться и проявлять щедрость, нередко его можно было застать за болтовнёй с актёрами или постановщиками, чьё творчество демонстрировалось зрителям. Нередко он угощал Джима отличнейшим чаем, без слов предлагая по пути горячую полную кружку и, как ни в чём не бывало, направляясь дальше. Порой он ставил дисциплину на первое место, забывал о сочувствии и чужих проблемах, диктовал
Был ли Сэм Гордон добрым? Безусловно.
Бывал ли он злым? Что ж…
Годы спустя, когда знакомство станет дружбой, Джимми по-прежнему будет раз за разом возвращаться мысленно к случайному обеду в «Домино» и человеку с сигарой. К первому демонтажу и сборке реквизита своими руками. К спасению из «бездны» – тогда неощутимому, а позднее очевидному. Он узнает и о нескольких браках начальника, и о семейной трагедии, постигшей того в молодости. И о нюансах достаточно тяжёлого характера. Сэм никому не был по зубам, как принято выражаться: он приближал и отдалял по усмотрению, считался с мнениями только тогда, когда это было полезно театру, в первую очередь, и ему лично – во вторую. За шесть месяцев, проведённых в новых условиях, Джим здорово подсел на коронное «всё будет хорошо…», выучил статьи о Гордоне и понял жизнь лучше, чем за предыдущие два десятилетия. Но так ли он сам был полезен театру и его владельцу?
В начале февраля Кристин сказала, что необходимости в её услугах больше нет.
– Вы не только встали на правильный путь, Джеймс, но и сами нашли способ выздороветь, как я и предполагала. Остаётся пожелать вам, чтобы отныне лестница неизменно вела только вверх и вперёд, - заключила психолог.
«Вверх и вперёд…» Как так, а? Джим испытал смутную грусть, поняв, что расстаётся не с врачом, а с доброй приятельницей. Последние месяцы ему удавалось следовать рекомендациям и не думать о Луизе – по крайней мере, пытаться не думать. У него тоже появились заботы и вопросы. И все, вот странно, были решаемы. Наверное, тогда он увидел свою личность со стороны. И тогда же пообещал себе стремиться вверх и вперёд – в любом начинании. Особенно в театральном, к которому прикипел: к виденной между спектаклями сцене, к месту, к атмосфере. К новой яркой жизни, уводящей за горизонт длинной-предлинной дорогой.
Он с неделю думал, как поступить. Можно было, конечно, остаться в театре, продолжить работу и перекочевать со временем в другой цех, а то и получить повышение. Осенью начинался новый сезон… Но можно было и прыгнуть – сразу через несколько ступенек, наугад, веря в удачу.
– Ты набрал такую скорость, что глупо сбавлять её теперь, Джеймс, - пожал плечами Сэм при очередном разговоре. Только он использовал неизменное «Джеймс», точно полное имя могло удержать официальность или дополнительный мини-каприз бизнесмена, - впрочем, стоит учесть или хотя бы принять к сведению мнение семьи.
– Родители ещё зимой смирились, что не бывать мне экономистом, - признался молодой человек, вспоминая бегство с учёбы, - не знаю, как насчёт скорости, но что-то внутри и правда переключается. Мне не хотелось бы уходить отсюда и забывать ваш театр.
Сэм добродушно рассмеялся.
– А кто сказал, что его обязательно нужно забывать? Иногда, чтобы сердце полностью покорилось, нужно отдалиться – на время, до полного вырастания, так сказать. Ты пока ещё стоишь на носочках.