Черная беда
Шрифт:
Зрелище было великолепное. Первым, в серых изорванных полевых гимнастерках, выступал духовой оркестр императорской гвардии:
Бог с войском ангелов сбираются на сечь,
Дабы вражды людской течение пресечь;
В воздух взвился Господень тяжкий острый меч
И правды час настал.
За оркестром, подымая тучи пыли, маршировала пехота: мозолистые, голые ступни, изношенные мундиры, спущенные гетры, фуражки набекрень, на плечах винтовки "ли-энфилд" с примкнутыми штыками, курчавые головы, черные как смоль лица, черная лоснящаяся кожа под расстегнутыми гимнастерками, набитые добычей карманы. Между гвардейцами и нерегулярными войсками, в окружении штабных офицеров, верхом на высоком сером муле ехал генерал Коннолли коренастый ирландец лет сорока пяти, который на своем веку понюхал пороху: прежде чем защищать цвета Азанийской империи, он воевал на стороне "чернопегих" [7] ,
7
Английские карательные войска в Ирландии во время освободительной войны ирландцев против англичан (1919-1921).
Следом шли туземцы из племен ванда и сакуйю. В горах они следовали за регулярной армией нестройной толпой, как придется, теперь же двигались небольшими группами, по пять-десять человек, держась за стремена своих вождей, и гнали перед собой гусей и коз, украденных с окрестных ферм. Иногда они присаживались на корточки передохнуть, а потом вскакивали и бегом догоняли остальных. У вождей были свои оркестры: верхом на мулах, колотя что есть силы по огромным деревянным либо обтянутым воловьей шкурой барабанам, ехали барабанщики, им отзывались дувшие в длинные шестифутовые трубы волынщики. То там, то здесь над толпой возникал, покачиваясь, верблюд. Оружие у туземцев было самое разнообразное: старинные ружья с пустыми, а также туго набитыми патронташами; короткие охотничьи копья, мечи и ножи; устрашающих размеров копье племени ванда длиной не меньше семи футов; за одним вождем раб нес пулемет, на который было наброшено бархатное покрывало; некоторые туземцы были вооружены короткими луками и допотопными палицами из дерева и железа.
Туземцы племени сакуйю носили пышные прически, их грудь и руки были для красоты - изрезаны шрамами самой причудливой формы; у туземцев ванда передние зубы были остро заточены, а волосы заплетены в маленькие грязные, похожие на крысиные хвостики косички. В соответствии с чудовищным обычаем этих племен, всякий, кто мог, увешивал себя отрубленными руками и ногами убитых врагов.
После того как все это огромное войско, обрушившись на Матоди, просочилось через городские ворота, оно, словно вода из сгнившего шланга, брызнуло в разные стороны, разлилось по всему городу реками и ручьями. Люди, скот и птица, выбиваясь из основного потока, рассыпались по улицам и переулкам, устремились в тупики и за ограды домов. Посреди несущейся толпы стояли, продолжая бить в барабаны и дуть в трубы, одинокие музыканты; некоторые туземцы, отделившись от основной массы, танцевали группами в проходах между домами; двери винных лавок были сорваны, и вскоре разыгравшееся на улицах города празднество приобрело несколько неожиданный, мрачноватый колорит: опьяневшие воины, дабы продемонстрировать, на что они способны в бою, набрасывались с ножами и дубинками на своих бывших товарищей и жестоко с ними расправлялись.
– Черт, - вырвалось у Коннолли, - поскорей бы сбыть с рук всю эту команду! Неужели его люди действительно дали деру? В этой проклятой стране все возможно.
На улицах не было ни души. Только испуганные глаза наблюдали в щели между ставнями, как медленно растекается по городу армия победителей. На главной площади генерал остановил гвардейцев, а также тех туземцев, которые еще подчинялись дисциплине; и когда те, жуя сахарный тростник, с хрустом грызя орехи и полируя зубы короткими щепками, уселись на корточки, он, не слезая с мула и перекрывая шум пировавшей на соседней улице солдатни, обратился к своим доблестным воинам с традиционной речью:
– Гвардейцы! Вожди и туземцы Азанийской империи! Выслушайте меня. Вы - герои. Вы отважно сражались за своего императора. Бойня удалась на славу. За это вас будут чтить ваши дети и дети ваших детей. В лагере прошел слух, что император уплыл на большую землю. Я не знаю, правда ли это, но если он действительно уехал, то только для того, чтобы привезти вам с большой земли награду. Но что может быть лучшей наградой для солдата, чем смерть его врага?!
– Гвардейцы! Вожди и туземцы Азанийской империи! Война окончена, и теперь вы имеете право на отдых и развлечение. Вы можете делать все что хотите, кроме двух вещей: во-первых, вам нельзя трогать белых людей, грабить их дома, брать их скот, добро и женщин; и, во-вторых, - разжигать огонь на улицах и в домах.
– Гуляйте, ребята, - добавил он по-английски.
– Сегодня ваш день. Развлекайтесь вволю. А мне первым делом надо бы почистить перышки да заморить червячка.
Генерал подъехал к отелю "Азания". Здание было погружено во мрак, ставни наглухо закрыты, двери заколочены. Двум денщикам главнокомандующего объединенными усилиями удалось взломать дверь, и Коннолли проник внутрь. Даже в лучшие времена, когда в Матоди из Европы дважды в месяц приплывал пароход и европейские туристы веселой гурьбой бродили по городу, у "Азании" был угрюмый, неприветливый вид. Сегодня же генерал Коннолли, который в одиночестве прошелся по пустым, нежилым комнатам, почувствовал себя здесь заживо погребенным. За прошедшую ночь все, что только можно было вынести из комнат и снять со стен, было снято, вынесено и тщательно куда-то припрятано. По счастью, единственная имевшаяся в наличии ванна сохранилась, и Коннолли решил незамедлительно ею воспользоваться, приказав своим денщикам накачать воды и распаковать чемоданы. Спустя час генерал вышел из ванной в весьма мрачном настроении, однако чистый, бритый и вполне прилично одетый. Из отеля Коннолли отправился в форт, где на башне в неподвижном воздухе тряпкой повис императорский флаг. Жители домов, расположенных за крепостной стеной, также не подавали никаких признаков жизни: никто его не приветствовал, никто не оказывал сопротивления. По улицам, прижимаясь к стенам, крались мародеры, а прямо перед ним из сточной канавы внезапно выпрыгнул какой-то перепуганный индиец и, точно заяц, перебежав дорогу, скрылся. Только в доме миссионера генералу удалось кое-что разузнать про императора. Когда Коннолли подъехал к миссии "белых отцов", он увидел в дверях канадского священника, здоровенного детину с окладистой бородой малинового цвета, в белой сутане и широкополой соломенной шляпе, который, схватив за волосы бригадного старшину императорской гвардии, тряс его изо всех сил. Заметив приближение генерала, преподобный отец, продолжая одной рукой крепко держать старшину за черные вихры, а другой вынув изо рта манильскую сигару, радушно помахал Коннолли и сказал:
– Привет, генерал. С победой вас. Заставили вы нас тут поволноваться, ничего не скажешь. Этот тип случаем не из вашей армии?
– Да, вроде бы. Что он натворил?
– И не спрашивайте. Возвращаюсь после мессы, а этот мерзавец уплетает мой завтрак.
– Последовал страшный удар, и бригадный старшина приземлился на другой стороне улицы.
– Еще раз увижу, что-то-то из ваших ребят околачивается возле миссии, - шкуру спущу. Когда войска входят в город, всегда творится черт знает что. Помню, во время восстания герцога Джапета эти негодяи забрались в инфекционную больницу и насмерть перепугали медсестер.
– Скажите, преподобный отец, правда ли, что император сбежал?
– Не знаю. Во всяком случае, люди его сбежали. Вчера вечером ко мне приходил армянский архиепископ. Этот старый жулик пытался уговорить меня уплыть вместе с ним на материк на моторной лодке. Я сказал ему: пусть лучше мне перережут горло на суше, но по морю на этой посудине плыть отказываюсь. Держу пари, что, пока он доплыл до места, его вывернуло наизнанку.
– А где может быть сейчас император, не в курсе?
– В форте, где ж еще. На днях, по крайней мере, был там. Этот мальчишка по дурости воззвания писал - по всему городу висят. Мне до вашего Сета дела нет, у меня своих забот хватает. А вашим людоедам передайте, чтобы они к миссии на пушечный выстрел не подходили, а то они у меня попляшут! У меня здесь много наших людей прячется, и я их в обиду не дам, учтите. Всего наилучшего, генерал.
Коннолли двинулся дальше. У крепостных ворот часового не было. Двор был пуст, если не считать лежавшего ничком на земле Али. Веревка, на которой он был повешен, по-прежнему плотно облегала его шею. Коннолли поддел труп носком сапога, перевернул его на спину, но лицо секретаря так распухло и посинело, что он его не узнал.
– Выходит, его императорское величество все-таки смылся под покровом ночи!
Заглянув на опустевшую гауптвахту и в комнаты нижнего этажа, генерал по винтовой каменной лестнице поднялся в комнату Сета, где, раскинувшись на походной койке, в шелковой пижаме в горошек, совсем недавно приобретенной на площади Вандом, крепко спал, совершенно измучившись после злоключений предыдущей ночи, юный император Азании.
Лежа в постели, Сет не пожелал выслушивать подробный отчет о победоносной кампании; он довольствовался лишь сообщением о том, что победа одержана, после чего главнокомандующий был отпущен, а сам император, выдержке которого можно было позавидовать, тщательным образом совершил свой туалет и только тогда, облачившись в безупречно отутюженный мундир Императорского конногвардейского полка, сбежал вниз и, не скрывая своей радости, крепко пожал генералу руку.
– Вот видите, Коннолли, - вскричал он, - я оказался прав, я же знал, что поражение нам не грозит.