Черная беда
Шрифт:
– Не скажите, пару раз мы были чертовски близки к нему, - отозвался Коннолли.
– Вздор, голубчик. Ведь мы - это Прогресс и Новая эра. Наше дело правое, как вы не понимаете? Мир принадлежит нам, это наш мир, ибо мы с вами - люди сегодняшнего дня. А Сеид с его бандой головорезов - люди вчерашнего дня. Вандалы. Темные варвары. Паутина на чердаке, гнилое полено, еле слышный шепот на дне глубокого колодца - вот что они такое! А мы - это Свет, Скорость, Сила, Сталь и Пар, Молодость; мы - это настоящее и будущее человечества. Неужели непонятно? Наша нынешняя победа была одержана пять столетий назад, совсем на других полях сражений.
– Молодой человек совершенно преобразился: сверкая глазами и откинув назад голову, он упивался собственными словами. Что же касается генерала,
– Не знаю, Сет, может, вы и правы, только я свою победу одержал не пять столетий назад, а позавчера и пользовался при этом самым допотопным оружием: ложью и острым копьем.
– А как же мой Танк? Разве победой мы обязаны не ему?
– Танку?! Этой консервной банке Маркса?! Не смешите меня. Этот ваш танк ни к черту не годится. Я же говорил, что вы бросаете деньги на ветер, а вы меня не слушали. Его бы в Дебра-Дове в качестве военного мемориала на площади поставить - там ему самое место, только ведь он туда не доедет. Поймите, в такой машине в тропическую жару невозможно находиться. Через пять миль танк раскаляется докрасна. Двое греков чуть заживо в нем, бедняги, не сгорели. В конце концов, правда, мы нашли этому танку применение - устроили в нем камеру пыток. Ничем другим этих черномазых ублюдков не проймешь. Хорошо вам рассуждать о Прогрессе да о Новой эре, когда война уже кончилась и все самое худшее позади, но, если хотите знать, на той неделе вы были на волосок от гибели. Знаете, что этот пройдоха Сеид придумал? Раздобыл где-то вашу оксфордскую фотографию, где вы в шапочке и в мантии, размножил ее и раздал гвардейцам из миссионерской школы, заявив, что с англиканской церковью вы порвали и подались в ислам. Ну, а гвардейцы уши развесили и стали каждую ночь сотнями переходить на сторону противника. Тут даже я приуныл, вижу, дело - табак. И тут приходит мне в голову идея. Вы же знаете, что значит Амурат для этих туземцев. Созвал я вождей сакуйю и ванда на совет и сообщил им, что Амурат вовсе не умер (они, впрочем, в этом и не сомневались), а уплыл за море пообщаться с духами своих предков и назад вернулся в вашем обличье. Вожди так и обомлели, когда услышали. Видели бы вы их рожи. После этого они начали Сеида ругать на чем свет стоит, рвались даже с ним расправиться, я их насилу удержал. Вскоре эта история распространилась в лагере противника, и через два дня на нашу сторону перешло несколько тысяч сеидовских ребят - вдвое больше, чем мы потеряли на истории с фотографиями, да вдобавок - настоящие бойцы, не чета этим разодетым миссионерским выкормышам. Три дня я их с трудом удерживал - так они в бой рвались. Мы стояли в горах, на самом верху, а Сеид разбойничал в долине, жег деревни, думая нас дымом с гор выкурить. Массовое дезертирство его, конечно, беспокоило. На третий день посылаю я вниз полроты своих гвардейцев с духовым оркестром и целым стадом мулов и приказываю солдатам, чтобы они, когда дойдут до перевала Укака, погромче шумели. Гвардейцы, сами понимаете, рады стараться. Сеид, как я и предполагал, попался на эту удочку: решил, что вся моя армия перешла в наступление, и стал ее окружать. Тут-то я и бросил ему в тыл туземцев. Господи! Такой резни я в жизни не видал. Мои ребята, благослови их Бог, порезвились вволю. Некоторые, кстати, еще до сих пор с гор не спустились - охотятся за этими бедолагами.
– А сам узурпатор сдался?
– Да, Сеид сдался, куда ж он денется. Но, понимаете, Сет, надеюсь, вы не будете в претензии... Сеид сдался и...
– ...бежал - вы это хотите сказать?
– Нет, вовсе нет. Видите ли, он сдался туземцам из племени ванда... а они... вы же сами знаете, что они собой представляют.
– Вы имеете в виду, что его...
– Да, увы... Я бы этого, естественно, никогда не допустил, но мне сообщили слишком поздно.
– Как же они посмели съесть его?! Ведь он как-никак мой отец... Это такое... такое варварство.
– Я знал, Сет, что вы будете недовольны. Мне очень жаль. Вожди племени наказаны: я посадил их в танк
– Я вижу, туземцев еще совершенно не коснулась современная цивилизация. Им необходимо образование. Со временем мы должны будем, когда жизнь войдет в нормальную колею, открыть для них школы и университет.
– То-то и оно, Сет. Туземцы не виноваты. Им просто не хватает культуры. В этом все дело.
– Возможно, имеет смысл обучать их по программе Монтессори, задумчиво проговорил Сет.
– Да, они не виноваты...
– Он вновь воодушевился: - Коннолли, я сделаю вас герцогом.
– Спасибо, Сет. Мне-то это без разницы, а вот моя Черномазая с ума от счастья сойдет.
– Коннолли?
– Да?
– Не кажется ли вам, что герцогине стоило бы подыскать другое имя? Видите ли, на мою коронацию, по всей вероятности, из Европы съедутся многие знаменитости. Нам бы хотелось покончить с расизмом - насколько это возможно, разумеется. Имя, которое вы дали миссис Коннолли, вполне приемлемо, когда вы остаетесь с ней наедине, однако на людях оно выглядит... несколько неестественно, тем самым вы как бы даете понять, что у вас с женой разный цвет кожи...
– Что ж, вы правы, Сет. Буду стараться в обществе так ее больше не называть. Хотя для меня она все равно остается Черномазой, тут уж ничего не попишешь. Да, кстати, что случилось с Али?
– С Али? А, вспомнил. Вчера вечером он был убит майором Джоавом. Не забыть бы заказать себе новую корону.
Глава 2
– Котик-ротик-обормотик.
– Это ты не сама придумала.
– Верно. Как ты догадался?
– Это же из книжки. Я ее тоже читал. Ее все в посольстве читали.
– Подумаешь, уж и процитировать нельзя - надоело говорить одно и то же. Хочется чего-то нового.
Теперь Уильям и Пруденс лежали рядом, на спине, в надвинутых на глаза одинаковых соломенных шляпах - тропическое солнце пекло нещадно. Они забрались на самую вершину подымавшихся над Дебра-Довой гор; здесь, на высоте восьми тысяч футов, было немного прохладнее. У них за спиной, за живой изгородью из высоких кактусов, находился несторианский храм с соломенной крышей. У дверей храма, подставив обжигающим солнечным лучам голый живот, безмятежно глядя в небеса и не обращая ни малейшего внимания на мух, которые облепили ему все личико, лежал младший сын священника. Под ними, среди синеющих внизу эвкалиптов, виднелись железные крыши Дебра-Довы. Поодаль посольский конюх сторожил пони.
– Уильям, любимый, у тебя на шее какая-то гадость. Ой, это муха, нет, целых две.
– Сгони их, я тебе разрешаю.
– Боюсь - а вдруг укусят: здешние мухи ужасно больно кусаются.
– Черт!
– Все, улетели. Надо же, две сразу.
– Никуда они не улетели, я чувствую, как они по мне ходят.
– Это не мухи, милый, это я. Я тебя ласкаю, а ты даже не посмотришь в мою сторону. Я придумала новый способ целоваться. Ресницами.
– Открыла Америку! Я этот способ давно знаю. Называется "поцелуй бабочки".
– Не хочешь - не надо. Я думала, тебе приятно будет.
– Мне очень приятно, дорогая, разве я что-нибудь говорю? Просто я сказал, что этот способ отнюдь не нов.
– А по-моему, тебе не понравилось.
– Да нет, просто мне показалось, что меня укусила муха.
– Господи, как обидно, что кроме-тебя, здесь не с кем больше заниматься любовью.
– Какой у тебя неестественный голос.
– Это я пластинке подражаю. Неестественный голос - совсем другое. Вот послушай.
– Ты почему-то заговорила с американским акцентом.
– А хочешь, изображу тебе "голос, дрожащий от страсти"?
– Нет.
– О Боже, как с вами, мужчинами, скучно.
– Пруденс села и закурила.
– И вообще, ты какой-то изнеженный. В тебе нет ничего мужского. Не люблю тебя.
– Просто ты еще слишком молода и не способна вызывать сильные чувства. Дай и мне сигарету.
– Так и знала, что попросишь. Между прочим, эта сигарета последняя. Причем не только у меня, но и во всей Дебра-Дове. Сегодня утром я стащила ее из спальни Неполномочного.