Черная Ганьча
Шрифт:
Кажется, пустяк - носки, а добавили горечи, вызвали слезы.
Плачь не плачь - чинить нужно. Нужны ножницы, немного шерстяных ниток, крючок. Нужно, а нет. Как и нет уюта в этой пустоватой кухне с голым крашеным полом, колючим кактусом на подоконнике и веревкой, с угла на угол, через всю кухню, - для белья... Стол, три табурета. И буфет с горкой дешевой посуды...
Вера держала в руке носки - они еще хранили тепло неостывшей плиты - и не знала, что с ними делать. Легче всего - выбросить. А взамен где взять? Но ведь носки Мишке потребуются завтра же. Придется у Ганны одалживать. Всякий раз по любому пустяку -
За стеной, на кухне у Холодов, приятным негромким голосом пела Ганна, ей подтягивал муж. Отчетливо слышались слова песни, словно две кухни не были разгорожены стеной. Ганна выводила печальным голосом:
Чорнii бровы, карii очi,
Тэмнi, як нiчка, яснi, як дэнь...
Подхватывал Холод мягким, берущим за душу баритоном:
О, очi, очi, очi дiвочi,
Дэ ж вы навчылысь зводыть людэй?..
Хорошо, слаженно пели Холоды.
Вере было не до песни - тоскливо и пусто, хоть криком кричи. Из глаз хлынули слезы, горячие, неуемные, оросили щеки, губы.
Чы вас цыганка прычарувала,
Чы вам ворожка чарiв дала...
Печальный Ганнин голос брал за сердце.
Вера рыдала, и некому ее было утешить.
– Я пийшов, Ганно, - услышала Вера голос старшины.
– Иды щаслыво, иды, Кондраточко, - не сказала, пропела Ганна.
Песня умолкла. Хлопнула дверь. Старшина ушел на заставу. Вера безотчетно поднесла к глазам Мишкины носки, чтобы вытереть слезы. Вспомнила: утром сыну не дашь рванье.
Когда она вошла к соседке, ее объяло теплом жарко натопленной плиты. Пахло чем-то вкусным. Ганна, прихватив губами несколько шпилек, раскрасневшись, скручивала на затылке распустившуюся косу. Кивнула Вере головой. Вера не раз здесь бывала, но лишь сейчас не то с завистью, а скорее с неприязнью охватила взглядом веселенькую кухню с домашней работы половичками, затейливыми вышивками на занавесках, батареей цветов на лавке и другими нехитрыми атрибутами, от которых кухня, как и ее хозяйка, выглядела приветливой и нарядной.
Ганна заколола косу.
– Аккурат ко времени пришла, Вера Константиновна, - певуче сказала она.
Вера увидела на кухонном столе сотни полторы пирожков, поджаристых, румяных, - от них исходил вкусный запах.
– Пробуйте на здоровье, - Ганна стала угощать гостью.
– Спасибо, не хочется.
– Хоть парочку.
– Ганна так просила, что Вере стало неловко.
– Вот пришла... Посмотрите, что мой постреленок с носками сделал! Вера отложила в сторону недоеденный пирожок и с горечью призналась: - Я же никогда таких вещей не делала. Ну, не умею.
Ганна рассмеялась:
– Чтоб в вашей жизни большей беды не было, Вера Константиновна. Вот сейчас последние достану, и тогда носками займемся.
Из духовки пахнуло жареным мясом. Ганна, достав противень, принялась выкладывать на стол пирожки, всякий раз потирая пальцы и приговаривая:
– Ух и горячие!.. Как огонь... Они ж как набросятся на них, так не то что двух, пять сотен не хватит. С мясом и грибами. Знаете, как они по домашнему изголодались!
"Ничего себе аппетит!
– неприязненно подумалось Вере.
– Весь смысл жизни в том, чтобы жирно поесть, сладко поспать, и никаких идеалов, ничего возвышенного".
И, словно в унисон ее мыслям, Ганна спросила, взяв у Веры носки:
– Почему вы грибы не собирали,
– А ну их...
– Напрасно. Сейчас бы... К картошке или еще к чему. На заставе жить грех не заготовить грибов или ягод.
– Разговаривая, Ганна ловко обрезала ножницами рваные края носков и принялась штопать.
– Вы еще не привыкли к нашей лесной жизни, а привыкнете, обживетесь - хорошо будет.
Из-за стены послышался голос Юрия - он, наверное, по какой-то надобности забежал домой.
– Через пару минут буду, - сказал Юрий по телефону.
– Все слыхать, Вера Константиновна, - вздохнула Ганна, когда за стеной умолк голос Юрия.
– Все, от слова до слова.
– Ганна на секунду запнулась, но лгать она не умела и продолжала с бабьей жалостливой участливостью: - Близко к сердцу не берите. Мой, бывало, тоже...
– О чем вы?
С деланным удивлением Вера кольнула Ганну недоумевающим взглядом из-под изломанной брови, чувствуя, что самой становится мерзковато и гадко от ненужного притворства, от фальшивой позы, понимала, что Ганна не подслушивала, а невольно стала свидетельницей ее ссоры с Юрием тонкостенный финский домик плохо изолировал звуки.
Ганна же опустила руки с недоштопанным носком:
– Простите...
Вера спохватилась - нужно было как-то исправить бестактность, ведь Ганна бесхитростно сказала о том, что слышала разговор с Юрием, Ганна - не сплетница.
– Мне так одиноко, Ганна. Если б вы знали! Всегда одна, одна... Глазам стало горячо от слез.
Могла ли Ганна не откликнуться! Принялась успокаивать Веру:
– Ой, голубонько, чего в слезы ударилась! Разве ж так можно? По такому случаю плакать?.. В ваших годах, бывало, затоскую в одиночестве, смутно на сердце станет, так шукаю рукам занятие. В доме всегда хозяйке работа найдется. А как дите появилось, Лизочка, значит, наша, так не успею оглянуться - день пробежал.
– Ганна снова принялась штопать. В ее руке быстро мелькал медный крючок, все меньше становилась дыра в Мишкином носке.
– Мой Кондрат с солдатами - как та квочка: он им за мамку, за няньку, за папку. Гляну на него - одни усы остались, он их смолоду носит, а сам костлявый. Это последние годы раздобрел: подходит старость.
Вере подумалось, что хочешь не хочешь - раздобреешь: столько есть пирожков всяких...
Ганна, разделавшись с одним носком, взялась за другой.
– Вы завтра пойдете молодых встречать?
– спросила, откусывая нитку.
– Каких молодых?
– С учебного. Первый раз на заставу попадут, так им к пирожкам и ласковое слово нужно. Тут мамы нема.
"Значит, пирожки молодым солдатам!" - невольно с уважением подумала о Ганне Вера. Ганна живет одними с мужем заботами, его дела трогают и ее, и в меру своих сил она старается ему во всем быть полезной.
– Хорошо вам, - сказала она с доброй завистью.
Ганна быстро откликнулась:
– А вам чего плохо? Муж такой славный, сынок, Мишенька, у вас, как та куколка, сама молодая. Не заметите, как Мишенька школу кончит, на человека выучится - главное, чтоб человеком стал, а не вертопрахом, чтоб дома помощник был и людям пользу приносил. Им же очень трудно, нашим мужьям. Ганна замолчала, сделала еще несколько стежков и передала Вере недоштопанный носок: - Сами доделайте. Надо и такое уметь.