Черная Ганьча
Шрифт:
День выдался ветреный. Ветер гнал опавшие листья. Они еще были почти зеленые, и редко среди них попадались совсем пожелтевшие. Подступала осень. Небо с писком и шумом стригли стаи ласточек - то взмоют кверху, то пронесутся над самой землей.
На заставе, когда приближался к дому, Сурова встретил Холод.
– Все в порядке, товарищ капитан, - доложил он.
– Люди отдыхают?
– Так точно.
– Что у вас сегодня по расписанию?
– Инструкция по службе.
– Отставить инструкцию. Проведите сегодня строевую. А к огневой и я подоспею.
– Для спецстрельб, як вы приказали. Грудных мишеней не хватало, так сами сделали. Все готово, товарищ капитан. Чуть не забыл сказать, девушка звонила, спрашивала вас, вечером опять позвонит.
– Девушка?
– с улыбкой переспросил Суров.
– Может, женщина?
– И девушка может, вы же еще не старый...
– Он осекся, не досказав. Виноват, товарищ капитан, в чужое полез.
– Холод сконфуженно переступил с ноги на ногу.
– Своего хватает. Со своим не знаешь, куда подеться.
– За два дня лицо его постарело, осунулось, под глазами образовались отеки.
– Не знаю, как сказать вам, слов нема...
– Пойдем в сад, поговорим.
Сели на скамейку над врытым в землю железным баком. Яблоки в этом году уродили на славу, ветви прогнулись под их тяжестью, и их пришлось подпереть. Ветер срывал плоды, и они глухо ударялись о землю.
– Беда, - Холод сокрушенно покачал головой.
– Сколько он их накидает, гадский бог! Придется сушить.
Сквозь поредевшую листву яблонь виднелся спортгородок с обведенными известью квадратами вокруг спортивных снарядов. И сад, и спортгородок были частичкой Холода, созданы его трудом и заботами. И баню строил он, и резные ворота - его рук дело. Сурову бросился в глаза подавленный вид старшины, и что-то заскребло внутри.
– Рассказывайте, Кондрат Степанович! Я пойму вас. С Лизкой нелады, провалилась?
Землистого цвета лицо старшины искривила гримаса, дрогнули седоватые, опущенные книзу усы:
– Дочка на уровне, последний экзамен сдает. Приедет послезавтра. Ох, товарищ капитан, Юрий Васильевич!..
– Разохались!.. Вы же не барышня.
– И пожалел, что, не подумав, бросил обидные слова.
Холод молчал.
Из квартиры старшины был слышен Ганнин голос - она напевала что-то свое, украинское, приятным мягким голосом, без слов. Оба с минуту прислушивались к мелодии.
– Хорошо поет Ганна Сергеевна, - сказал Суров.
– Скоро отпоет.
– Что так?
Они поглядели друг на друга, у Холода повлажнели глаза, и он их не прятал, поднялся, вдруг постаревший, с подрагивающими набрякшими веками. Два года - достаточный срок, чтобы привыкнуть к человеку, познать его сильные и слабые стороны, сработаться или просто отыскать терпимые отношения и дальше этого не идти.
Для Сурова Холод являлся образцом той незаменимой категории помощников, без которых работа не работа, - любящих свое дело, сильных и безотказных. Он искоса наблюдал за этим сорокадевятилетним человеком с крупными чертами лица и добрым взглядом чуточку выпуклых глаз. Куда все подевалось? Перевернуло человека, незаметно, вдруг. Опущенные
Холод расстегнул карман гимнастерки, помешкал, раздумывая, и, будто отрывая от себя что-то живое, протянул сложенный вдвое лист нелинованной бумаги.
– Вот...
– Что это?
– Рапорт... Об увольнении.
Суров оторопело смотрел на листок. И вдруг, рассердясь, сунул его обратно в руки старшине:
– Возьмите и никому больше не показывайте.
– Не, товарищ капитан. Чему быть, того не миновать.
– Хрустнул пальцами.
– Как говорится, насильно мил не будешь. Отсылайте.
– Да бросьте вы, что за нужда! Кто вас гонит? Служите, как служили.
– Я уже с ярмарки, товарищ капитан, с пустым возом.
– Откуда это взялось, Кондрат Степанович?
– Не моя выдумка. И не моя вина, что подслушиваю все ваши балачки, Юрий Васильевич. Дома - стенки як з хванеры: усё слыхать, з подполковником разговор за меня имели - опять же окно покинули настежь. Слышал, как вы за меня с подполковником... Не заедайтесь с начальством. Это все одно, что против ветра... И подполковник, скажу я вам, правильное рассуждение имеет: для заставы старшина нужон молодой, как гвоздь, штоб искры высекал! А з меня один дым. Скоро и того не будет, порох посыплется.
Смешок у него получился грустноватый.
Суров не мог себе представить заставу без старшины Холода. Не кривя душой сказал, усаживая рядом с собой на скамью:
– Для меня лучшего не надо, Кондрат Степанович.
– Спасибо на добром слове. Но с таким струментом, - вынул из нагрудного кармана очки, потряс ими, - с ним в писари, на гражданку, чтоб заставой и близко не пахло. Для вас новость, правда? А они меня огнем пекли, прячусь от людей, вроде украл чего.
– Все давно знаем, - просто сказал Суров. Положил ему руку на колено: Забирайте свою писулю, Кондрат Степанович. Инспекторская поджимает, работы прорва.
– Не возьму. Думаете, легко было отдавать? Я ее, гадский бог, который раз переписываю! Ношу, ношу, покудова не потрется, новую кремзаю... Отсылайте. Уже перегорело. Кондрат Холод отслужился... А инспекторскую, Юрий Васильевич, здамо. Пока моему рапорту ход дадут, не один хвунт каши сварится.
– И как об окончательно решенном: - Для всех так будет лучше.
Сурову расхотелось спать. Рапорт его серьезно расстроил. Разумеется, старшину пришлют или Колосков примет обязанности.
– Значит, окончательно решили, Кондрат Степанович.
– Бесповоротно. Отрезал.
– И куда думаете податься?
– Тут осяду. Привык. И дочка, Лизка, по лесному делу хочет. Пристроимся с Ганной в лесничестве. Место обещано. Пойду в объездчики, и опять же Холод в седле, вроде второй заход в кавалерию. И вы рядом, заскочу иной раз. Пустите?
– Дезертиров знать не желаем. Близко к заставе не подходите.
– Суров поднялся.
– А мы втихаря, через забор - скок.
– Дрогнули в усмешке крылья широкого носа: - Шутки шутками, а надо делом займаться. Пойду строевой устав штудировать.