Черная Ганьча
Шрифт:
Колосков сжал кулачищи:
– Слизняк... Не хочется об дерьмо руки марать.
– Очень разумная мысль, - мрачно пошутил Сизов.
– В такую рожу плюнуть жалко.
– Ребята, да я...
Его обступили со всех сторон, он стоял среди них чужой, одинокий и, кажется, впервые в жизни почувствовал, что значит по-настоящему быть одиноким - один против всех. И даже Бутенко, чуть ли не ходивший за ним по пятам, и тот сердито сказал:
– А ты ж таки добра свыня, Игорь.
Шерстнев затравленно
– Ребята, я ведь болтнул... Ну, пойду извинюсь, хотите? Лиходей, хочешь, извинюсь перед стариком?.. Я все прочувствовал и так далее...
– Сам ты старик. Пошли, ребята, что с ним тут разговаривать!
Лиходеев первым разомкнул круг, за ним пошли все.
На заставу возвращались без песни.
Старшина шел по обочине, слегка наклонив голову вправо, будто прислушивался: в подлеске гудели шмели.
Шерстнев шагал в голове колонны, избегая смотреть на старшину и слыша за своей спиной недружный топот.
18
Влип, красавец! Без пересадки на гауптвахту. Газуй на четвертой, и никаких светофоров. Капитан отвалит. А ты Лизке еще трепался: "У меня железно: решил - встречу, значит, кровь из носу".
Ужинать не хотелось. Пришел после всех, позвал Бутенко.
В раздаточном окне отодвинулась заслонка.
– Чого тоби?
– Зачерпни воды.
– У крыныци хоть видром пый...
– Бутенко осекся.
– Що з тобой, Игорь? Билый, аж свитышся. Захворив, чы що? На вось молока выпый.
– Иди ты со своим молоком!..
– Може, повечеряешь? Ты ж нэ ив. Заходь, покормлю.
– Слушай, Лешка, друг ты мне или не друг?
– А що?
– Смотри в глаза! На меня смотри.
– Кинь дурныка выкомарювать. Чого тоби?
Шерстнев, отделенный от Бутенко перегородкой, смотрел в курносое и худое лицо повара, но видел Лизкино - кроме нее и своего собственного волнения, в эту минуту не было ничего больше. Скажи ему кто раньше, что он по уши втрескается, расхохотался бы или принялся ерничать.
– Лешка, послезавтра она приедет.
– Лиза?
– Расскажи ей, что к чему. Передай, мол, хотел встретить, но, сам знаешь. Про старшину молчи.
Он говорил и не мог понять, что с Бутенко. Еще минуту назад был парень как парень, с румяным от плиты лицом и добрым взглядом карих небольших глаз.
– А на що вона тоби, Лизка?
– Голос Бутенко странно дрожал и был еще тише обычного.
– Ты ж ии не любышь.
– Лешка!..
– И то главное, чего он в мыслях не допускал, разом пришло с развеселившей его ясностью и даже показалось комичным.
– Ну ты даешь! Парень не промах.
Бутенко выбежал к нему, скомкав в руке поварской колпак. С тою же бледностью на лице заговорил умоляющим голосом:
– Не чапай ты дивчыну. На що вона тоби? Лизка така хороша, чыста. У тэбэ их скильки було, дивчат! Для
Такое и слушать не хотелось.
– Иди ты, знаешь...
– Повернулся к двери.
– Игорь...
– Бутенко выбежал за ним следом.
– Эй, повар, мне провожатых не надо.
Идя двором к казарме, Шерстнев чувствовал на себе умоляющий взгляд. Потом долго не мог освободиться от взгляда, от видения рук, теребивших колпак. Кто мог подумать, что тихоня в Лизку втюрился! Надо будет ей рассказать.
Для смеха.
В отделении повалился на койку, взял в руки книгу, но читать не мог.
Из ленинской комнаты слышалась музыка. Там ребята смотрят сейчас телевизор, крутят пластинки. А ну их, с телевизором, с пластинками вместе! Подумаешь, ополчились. Что, разве неправду старшине сказал? Прячется, чудак, со своими очками, а вся застава давно знает.
– Шерстнев, к капитану!
Дежурный позвал и ушел.
От громкого окрика подхватился с кровати, книга упала на пол. Поднял ее, дольше чем надо разглаживал пальцами примявшиеся листы. По коридору шел медленно, у двери канцелярии постоял. Потом рванул дверь на себя.
– Рядовой Шерстнев по вашему приказанию прибыл.
Капитан показал рукою на стул:
– Садитесь, рядовой Шерстнев.
За окном молнии освещали сад, вспыхивали в зелени кустов, высаженных вдоль дорожки к калитке. По листьям зашлепали первые капли дождя.
– Садитесь, - повторил капитан.
Скверно, когда сидишь, а на тебя сверху глядят, будто сверлят, беспомощного, с присохшим к гортани шершавым языком. И вопросик с подначкой подбросят, не знаешь, к чему клонят.
– Сколько вам лет?
– Вы же знаете.
– Отвечайте!
"Интересно, какое выражение лица у него? Наверное, злое. Хорошему быть неоткуда - жена не возвращается. И я - не сахар, грецкий орех в скорлупе".
– Сорок седьмого... Считайте.
Сейчас он тебе отсчитает до десятка. И, как прошлый раз, направит по границе до самой гауптвахты пешком. От заставы к заставе.
– Иногда мне кажется, что вам меньше ровно наполовину.
От тихого разговора становится не по себе, лицу жарко, и в горле тесно. С трудом вытолкнул слова:
– Это... неинтересный разговор.
– Перестаньте дурака валять! Героя изображаете, а дрожите шкурой, как щенок на морозе.
Поднялся, не спросясь. Встретился глазами со взглядом Сурова.
– Сидеть!..
Хотя бы крикнул. А то шепотом, а у самого лицо - как из камня.
– Вы кому служите?
– спросил, как гвоздь в башку вогнал.
– Разрешите...
– Вы мне сапоги чистили?
– Нет.
– Носили воду? Отвечать!
– Нет.
– Рубили дрова?
– Да нет же!