Черная Ганьча
Шрифт:
– Мама!..
– Не мамай!.. Выфуфырилась, подумаешь... Как они сейчас называются, эти коротенькие, бесстыжие?
– Что тебе до них?
– Мини-шмини. Ляжки напоказ... Тьфу, поганая, глаза б мои не смотрели.
– Ей же все слышно...
"Обо мне говорят!
– Кровь бросилась Люде в лицо. Ее сорвало со стула. Боже, дура безмозглая, что натворила! Это же про меня..."
– Ты подумай, - во весь голос кричала женщина за стеной.
– До чего бессовестная. Женатому мужику на шею! На квартиру сама...
Люда вся горела от стыда. Ведь ложь, ложь! Как могли о ней думать так грязно?.. Хотела крикнуть: "Лжете. Вы не смеете так говорить!" Загрохать кулаками в стену или треснуть о нее сковородкой, стулом, чем угодно, но тяжелым.
За стеной хлопнула дверь, и хрипловатый голос мужчины спросил:
– Что за шум, а драки нет?
Женщина отозвалась:
– Ты подумай, Кондрат, какая!
– Лизка чего натворила?
– В голосе мужчины послышалась тревога.
– Вот еще!
– отозвался с возмущением девчоночий дискант.
– Какая там Лизка! Эта пришла, которая в Дубовой роще жуков собирает. Ты мне скажи, Кондрат, было такое средь нас?
– У капитана своя голова на плечах - мы ему не указ. Хто мы ему такие, сродственники или отец с матерью? И потом, скажу я тебе, мужское дело...
– Мужское дело, мужское дело, - передразнила женщина.
– Все одним миром мазаны.
– Ганна!
– грозно закричал мужчина.
– Я, гадский бог, не посмотрю... Перестань кричать.
– Ты мне рот не затыкай. Раз у самой нема стыда, так я ей помогу, нехай слышит.
Люда, не помня себя, бросилась к выходу. Прочь, дальше от этого дома. Сознание чисто механически регистрировало препятствия на пути: перепрыгнула узкий ровик, обогнула скамейку, на которой сидели солдаты, выбежала на кирпичную дорожку, свернула за угол, к воротам. Кто-то шел ей навстречу по той же дорожке, по которой бежала сейчас, не поднимая головы.
Она, не пожелав взглянуть на него, свернула с дорожки.
– Девушка!.. Постойте... Куда же вы, девушка?..
Крик ее подстегнул. Задохнувшись, проскочила в открытую створку ворот, не задерживаясь, помчалась дальше. Ветер вздувал пузырем ее короткое платье, лохматил волосы. Внутри у нее все оцепенело. По-прежнему сознание срабатывало только на внешние факторы.
– Девушка!..
– еще раз прокричали вдогонку.
Она не оглянулась.
Озадаченный происшедшим, Суров поспешил на веранду. На кухне бросились в глаза оставленные гостьей туфли и сумочка.
– Дела!..
– вслух протянул он.
– Не было печали.
Подумал, что надо отвезти или отослать в лесничество Людины вещи. Пожалуй, самому придется ехать. Пойди разберись в женском характере! А ведь у этой аспирантки норов крутой, умеет за себя постоять. Как отбрила: "Я не собираюсь вас женить на себе, товарищ Суров". Во как - товарищ Суров. За словом девица в карман не лезет.
Инцидент оставался
У Холодов обедали - слышались звон посуды, говор. Старшина звякнул ложкой.
– Спасибо, жинко. Наелся.
– На здоровьечко, Кондрат, - отозвалась Ганна.
– Може, еще борща насыпать?
Суров не раз пробовал Ганнины борщи - наваристые, с запахом сала и чеснока. У него засосало под ложечкой, когда представил себе налитую до краев тарелку красного борща с плавающими поверху золотистыми блестками жира.
– Годи, наився.
– Старшина помолчал.
– Расстроила ты меня, Ганна. Крепко расстроила. Передать не могу. Ну как малое дитя - всюду нос суешь.
– Так, Кондраточко, коханый ты мой, разве ж я со злом? Добра хотела и ему и Вере Константиновне.
– А зло, получилось. Нарочно не придумаешь, - прогудел Холод. Сказано: волос долгий, а ум...
– Ну, так вдарь меня, вдарь, раз я такая подлая.
– Лизка, ты чуешь, што твоя мама говорит! Не, ты послухай ее. Вдарь, говорит. А я тебя хочь пальцем тронув за всю жизнь? При дочке скажи вдарыл?
Соседи разговаривали на мешаном русско-украинском диалекте, который выработался у них за многие годы и вошел в обиход. Суров догадывался, что перепалка имеет прямое отношение к сбежавшей гостье. Ему стало смешно и обидно: Ганна блюдет его, Сурова, моральную чистоту! Смех и грех.
За стеной загремели посудой, - видно, составляли тарелки.
– Сейчас ты меня ругаешь, зато Юрий Васильевич потом спасибо скажет. Дяковать богу, я еще свой розум маю.
– Огорчила ты меня, Ганно.
– Як ты не можешь понять простого! А еще старшина заставы. Пораскинь, что солдаты подумают?
– Солдат тоже голову на плечах имеет: разбирается, что к чему. Солдат грязь почует за версту.
– Хорошо, хорошо. У тебя не солдаты, а як их... локаторы: все улавливают, за пять верст чуют. Пускай по-твоему. А что ты о Вере Константиновне скажешь? А о Мишеньке? Он же с нею не в разводе. А сын же его родная кровинушка! Молчишь?
– Тебя сам Плевака, чи як яго, не переговорит.
– Иди на свою службу, Кондраточко. Иди...
– Не подлизывайся. Все равно я капитану сказать должен.
Суров, забыв прикрыть дверь, взбежал на крыльцо к соседям, вошел в кухню. Старшина, собираясь идти на заставу, застегивал тужурку. Рядом стояла Ганна с фуражкой в руке - она всегда провожала мужа.
– Здравствуйте, - поздоровался Суров.
Супруги ему ответили. Холод отнял у жены фуражку, нахлобучил. Ганна посмотрела в глаза Сурову долгим пытливым взглядом.
– Слышали?
– спросила низким голосом.
– Слышал.
– И рассердились?
– Сейчас уже успокоился. Знаете что, давайте условимся: каждый из нас за свои поступки... Ну, в общем, вы поняли. Будем жить, как до сих пор, хорошими соседями.