Черная Ганьча

Рудов Вениамин Семенович

– Шерстнев звонил с переезда, говорит, машину разбил и человека суродовал.

– Шерстнев? С переезда?

– Так точно.

– Как он там оказался?

– Не знаю, товарищ капитан. Выяснять нужно. С переездом плохая связь.

– Дозванивайтесь.

– Мы скорее доедем.

Раздумывать Суров не стал, надел поглубже фуражку, пристегнул к поясу пистолет, на ходу снял с вешалки плащ.

– Остаетесь за меня, старшина. В отряд доложу сам, когда разберусь. Понятно?

– Товарищ капитан...

В голосе старшины

послышались незнакомые нотки. Такого еще не бывало, чтобы Холод, получив приказание, осмелился, пусть и в такой, как сейчас, вежливой форме, уклониться от выполнения.

– Что с вами, старшина! Я ведь ясно сказал: остаетесь.

В кузов машины сели Колосков, Лиходеев, Мурашко и Суров. Анастасию Сергеевну усадили в кабину.

Машина вынеслась за ворота, на грейдер. Суров оглянулся. На крыльце, глядя вслед пылившему грузовику, стоял Холод, приставив ладонь козырьком ко лбу.

Одиннадцать километров до переезда показались как никогда длинными. Суров успел передумать о многом, но пуще всего недоумевал, почему газик оказался на переезде, в тылу участка, куда шофер не имел права выехать самовольно. Для газика, отправленного на дальний фланг за Шерстневым, была одна дорога - по дозорке. Еще большее недоумение вызывали слова старшины, что Шерстнев "суродовал" человека. Не Колесников, шофер, а Шерстнев. Стало быть, Шерстнев сидел за рулем.

Суров понимал, что попытки разобраться в происшедшем, сидя здесь, в кузове автомашины, за несколько километров от переезда, бессмысленны, что подробности выяснятся только на месте, но мысли вертелись вокруг одного и того же: почему шофер поехал тыловой дорогой и в сторону от маршрута?

И еще подумалось, что не видать в ближайший год академии - такое происшествие в канун инспекторского смотра! Голов ни за что не простит.

Анастасия Сергеевна не разрешила себя везти до станции, сошла.

Суров спрыгнул на землю, хотел что-то сказать матери, но она остановила его жестом руки:

– Не надо, сын. Станция близко, дойду. Занимайся своим.

– До свидания.

Поспешное расставание огорчило не меньше, чем происшествие.

Неладно начался день.

За поворотом показался полосатый шлагбаум на переезде, будка стрелочника под красной черепицей, вздыбившийся газик. Было похоже, будто хотел с разгону взобраться на маковку железобетонного столба у шлагбаума, да не хватило силенок. Так и застыл, уткнувшись радиатором в его основание.

Шерстнев, зажав между колен автомат, курил, сидя рядом с Вишневым на лавочке. Автомат смотрел дулом вниз; в стороне, умаявшись, спал на траве шофер, солдат по первому году службы Колесников, тихий, исполнительный парень.

Суров прошел к машине. У нее оказались поврежденным радиатор, разбиты фары и ветровое стекло. Осколки стекла блестели на влажной земле, а немного поодаль темнело успевшее забуреть пятно крови. Наметанный глаз схватил отпечаток башмаков со сбитыми каблуками и длинный, метра в три, след, прочерченный

носками, - видно, человека ударило в спину, уже безвольного швырнуло вперед, почти к железнодорожному пути, где темнело пятно.

Шерстнева обступили солдаты. Он стоял, понурясь, неохотно отвечал на вопросы и поглядывал на капитана, ожидая, когда тот заговорит с ним.

– Колесникова ко мне!
– приказал Суров, глядя мимо Шерстнева, словно не замечая его.

Лиходеев растолкал шофера. Тот испуганно поднялся, заморгал белесыми ресницами, крутнул в сторону Сурова стриженой головой на тонкой цыплячьей шее и робко приблизился.

– По вашему приказанию рядовой Колесников прибыл.
– Шофер не сводил с Сурова испуганных глаз и, как бы ища помощи у Шерстнева, мотнул головой в его сторону.

Шерстнев шагнул вперед:

– Виноват только я, товарищ капитан, - сказал он, приставив к ноге автомат.

– С вами разговор потом. Докладывайте, Колесников.

Сбивчиво, то и дело адресуясь к Шерстневу за подтверждением, Колесников доложил, что, возвращаясь на заставу по дозорной дороге, нечаянно съехал с мостков в вымоину, машина застряла и только Шерстнев сумел ее вырвать и вывести на дорогу.

– На какую дорогу?
– уточнил Суров.

– На тыловую, - ответил за шофера Шерстнев.

Суров сдержал готовые сорваться с языка резкие слова.

– Что вы забыли в тылу?
– спросил теперь уже у Шерстнева.

– На дозорке у седьмого мостик обрушился, вы же знаете, товарищ капитан.

– Товарищ капитан знает, что там позавчера объезд сделан. Слушайте, Шерстнев, не морочьте мне голову. Говорите правду.

Высокий, почти одного роста с Суровым, но уже в плечах и тоньше в поясе, Шерстнев уставился на носки своих пыльных сапог. Красивое продолговатое лицо со светлыми усиками стало бледным.

– Разрешите не отвечать. Потом объясню, вам лично.

Солдаты и Колосков переглянулись между собой. Лиходеев подмигнул Мурашко, и оба отошли в сторону.

Суров же внимательно посмотрел на Шерстнева. Просьба была необычной, и он не стал настаивать.

– Хорошо, - согласился он.
– Кого вы тут сбили?

Тихий до этого, Шерстнев так и вскрикнул в протестующем жесте:

– Не сбивали мы никого. Сам он, несчастный алкаш, под машину попер. Вот человека спросите, на его глазах...

Вишнев только и ждал, когда его позовут. Подошел, поздоровался с Суровым:

– Здраим желаем, товарищ начальник. Взаправду на моих глазах вся происшествия, авария, значится, была. Могу доложить, как оно разыгралось. Первым долгом заверяю: ваши ребята тут не виноватые ни на маковое зерно. А вот ни столечко.
– Вишнев выставил кончик обкуренного пальца.
– Во всем Васька сам виноватый, потому как натурально был уже набрамшись до завязок. Сам виноватый, и вы никому не верьте, ежели другое скажут. Правильно Шерстнев говорит: алкаш он, Васька, мусорный человечишко.