Черная Ганьча
Шрифт:
– Что это вы расхвастались, подполковник?
– Уверен в людях.
– Цыплят по осени считают. А с рыбкой вы зря так худо.
– С какой?
– Которую с чешуей...
Голов выудил из кастрюли крупную красноперку.
– На совесть работаю.
Михеев, не глядя, пробурчал:
– Может быть. Зрение не то.
– Время никого не щадит.
– Голов притворно вздохнул и тут же понял, что новую глупость сморозил.
Свободного разговора не получалось. Михеев, казалось, целиком отдался приготовлению ухи.
Голов был зол на себя: вроде бы никогда за словом не лазил в карман,
– сплоховал, как дошкольник. Хорошего мнения останется о нем генерал! В ожесточении прижал к доске рыбью голову, рванул за хвост... Конфуз. Один за другим. Прямо напасть какая-то. Не глядя куда швырнул разорванного пополам окунишку, едва не угодил в собственный китель с пятью сияющими, как маленькие солнца, латунными пуговицами.
– Нервишки пошаливают.
– Михеев покачал бритой головой.
– Рано бы вроде.
– Устал. Сплошная нервотрепка. Откуда быть спокойствию?
Михеев рассмеялся, по-стариковски мелко и безобидно:
– Вы устали, а окунишко виноват. Железная логика! Что и говорить!.. Между прочим, дорогой подполковник, я заметил, вы приехали взвинченным.
– Поднимали ночью.
– На границе как на границе.
– Михеев бросил в кастрюлю последнюю рыбку.
– Могли не поднимать.
– Не понял.
– На одиннадцатой отвратительный следовой режим. Там бы поработали несколько дней, а то и недельку, да присмотрелись, в чем дело. Навалились на шестнадцатую, уселись верхом. Мне потемкинской деревни не надо... А ну вас, в кои веки выбрался к воде...
– Неожиданно вскинул руку: - Вот и Суров. Хороший хозяин нюхом чует, когда ему приходить.
Суров козырнул Голову без небрежности, но и без подчеркнутой почтительности, какая нравилась Голову, откликнулся на реплику генерала:
– Плохой хозяин. Хороший поджидает гостей с готовой ухой.
– А вы в самый раз, капитан.
– Генерал взял за ушки кастрюлю с очищенной рыбой.
– Милости прошу, займитесь, а то уважаемый адъютант сведущ лишь в настройке транзистора.
Суров взял кастрюлю, высыпал содержимое в котелок над треножкой - там уже кипела вода и принялся колдовать над ухой.
Солнце то выглядывало, то скрывалось за облака. Когда оно пряталось, налетал ветер, становилось прохладно, на озерную гладь набегала легкая рябь.
Пахло сентябрем.
Михеев драил песком закопченный котелок, адъютанта заставил перетирать тарелки и ложки, Голову велел зарыть мусор, оставшийся после трапезы, - всем работу нашел.
"Блажит старик, - с сарказмом подумал Голов.
– Аккурат генеральское занятие куховарить да прибирать посуду!"
– Теперь и отдохнуть можно. Михеев тяжело опустился на плащ-накидку.
– И вздремнуть не грех, - подхватил Голов.
– Лишний вес вреден, особенно в нашем возрасте, подполковник. Вот им, молодым, - генерал показал на Сурова, - можно.
Закончив приборку, Суров отправился на заставу, адъютант залез в машину.
– Удивительный мир, - неожиданно заговорил Михеев.
– Этакая красотища!.. И все мимо... Мимо тебя. Стороной проходит... Нет, мимо проходим мы, как нарочно, вроде от хорошего бежим.
– Он полулежал, опершись на руку, а тут вдруг сел, глаза молодо заблестели - они у него были ярко-голубые, - и если бы не седая щеточка усов, слово "старик"
– Знаете, подполковник, иногда задумываюсь: вот я, генерал, как говорится, солидный начальник, мне и почет, и уважение, и квартира, скажу, прямо завидная. Ну и что? Что с того?
Не откликнуться Голов не мог:
– Как - что? Положено. По должности хотя бы. У нас уравниловки нет. Каждому по труду. Я так понимаю.
– Ему захотелось курить, и он попросил разрешения.
– Ради бога.
Голов закурил жадно, частыми затяжками - всякий раз просить разрешения ему надоело. Сам он неизменно требовал, чтобы подчиненные без его согласия при нем не курили.
– Слушайте, Голов, а ведь вам и во сне видятся генеральские погоны. Только без вывертов - прямо.
Такого вопроса Голов не ожидал. Поперхнулся дымом.
– Гм-м... Так сказать...
– А без так сказать - честно? Мечтаете. Тот не солдат... и так далее... А вот зачем вам генеральское звание, честное слово, не подумали.
Стих на старика нашел. Рюмку коньяка выпил, и развезло. Разводит турусы на колесах.
Голов пригасил окурок и выбросил. Почему-то вспомнилась, казалось без всякого к тому повода, давнишняя встреча на юге с капитаном буксирного пароходишка, человеком со старым, изморщиненным смуглым лицом. Капитан в молодости командовал большим теплоходом, бороздил океанские просторы и с завидной, какой-то подкупающей простотой рассказывал о былом, пересыпая речь названиями всемирно известных портов почти на всех континентах необъятного мира. Слушая старика, Голов невольно пробовал сравнивать себя с ним и приходил к выводу, что сам вряд ли мог бы примириться, попади он в его положение - на склоне лет довольствоваться мелкой посудиной, не выходившей за акваторию порта.
– Большому кораблю - большое плавание, - запоздало ответил на каверзный вопрос генерала. И добавил еще туманнее: - Важно, чтоб капитан в нужную минуту был на мостике.
– И поправился: - На своем месте. Тогда ничто от его глаза не спрячется.
– Вы убеждены, что справитесь с океанским лайнером, подполковник? Михеев словно отгадал его мысли.
Подковырка задела, и Голов ответил сердито:
– Высшей должности я не просил. А с этой, что мне доверили, покамест справляюсь. Во всяком случае, до сего дня таких упреков не слышал... даже от вас, товарищ генерал. И вообще я не понимаю, для чего затеян этот разговор. Отряд выглядит не хуже других пограничных частей, вот уже который год числится в передовых. Не само по себе это пришло, наверное, и я руку приложил к достижениям.
– Он понял, что последнее слово сорвалось с языка бесконтрольно и некстати, хотел было исправить промашку, но опоздал.
Михеев едко откликнулся:
– Я бы не сказал, что вы страдаете избытком скромности.
– Он выпростал ноги из-под накидки, оперся руками о землю и молодо, незаметным рывком, поднялся на ноги.
– Пройдемтесь, вон в тот дубнячок. Это, кажется, и есть Дубовая роща?
– Так точно, товарищ генерал, она.
– Кабаньи тропы дальше и влево?
– Михеев одернул на себе тужурку.
– Полтора километра до Кабаньих.
Они вошли в Дубовую рощу, пропахшую грибами, ржавеющим к осени папоротником. Но сильнее всего пахло дубовым листом - как спиртом.