Черная Ганьча
Шрифт:
Мишка освободился из ее объятий, раскрыл коробку, и на пол посыпались металлические детали. Наклонясь, стал собирать их.
– Я, мам, сначала вышку построю, высокую-высокую, как всамделишную. Потом заставу соберу. Тут хватит на все.
– Мишка важно постучал пальчиком по коробке.
– Я пошел, ма. Работать буду.
– Он взобрался на диванчик и принялся мастерить.
Бесхитростные Мишкины слова больно укололи Веру. Не спросила, откуда у него "конструктор", не разделила хотя бы для вида его радость. Вышка. Застава. Они у него из
Вечером пришел Валерий. В строгом черном костюме и сверкающей белизной нейлоновой сорочке он выглядел очень эффектно.
– Здгавствуй, Вегочка.
– Поставил на стол большущий торт, несколько бумажных кульков, Вере подал завернутую в целлофан розу: - Тебе.
– Какая прелесть! Где ты ее раздобыл?
– По случаю, как говогят в Пгивозе. Константин Петгович дома?
– В Дофиновке. Как всегда, - ответила Вера, освобождая розу из целлофана.
Валерий понимающе качнул головой:
– Ему тгудно смигиться. Не будем его осуждать. Стагики, они в своем большинстве с пунктиком.
– Он только сейчас увидал Мишку, занятого серьезным делом.
– Тгудишься, стагик?
Мишка не ответил, и Вера удивленно на него посмотрела:
– Ты почему не отвечаешь дяде Валерию?
– Занят, - буркнул Мишка в ответ.
Вера хотела прикрикнуть, сделала шаг к Мишке. Валерий полуобнял ее за плечи:
– Не будем ему мешать. У каждого свои интегесы.
– Ну, знаешь...
– Оставь его, Вегочка.
– Пожалуйста, не заступайся.
– Обязан.
– Он освободил ее плечи.
– Видишь ли, догогая, если быть искгенним, то часть вины за Мишкину невежливость ложится на меня "констгуктог" я ему пгезентовал.
– Очень педагогично!
– Ты находишь, что я непгавильно поступил?
– Все мы его понемногу портим. А возиться мне с ним одной.
– Мне сдавалось... я надеялся, что ты наконец пгоизнесешь "нам". Мне и тебе.
– Валерий легко вздохнул.
– Я бы не сказал, что мы наилучшим обгазом начинаем субботний вечег. Теплынь на двоге, пгелесть, а у нас осенним ненастьем запахло, Вегочка. Газве мы у бога теля съели? Или что, как говогят на Пгивозе?
В другой раз она бы весело посмеялась над этим его базарным юмором. Сейчас же грустно усмехнулась:
– Я сегодня не в своей тарелке.
– Вполне попгавимо, хоть ты сегодня безмегно егшиста.
– Он снял с себя пиджак, подал Вере: - Пожалуйста, куда-нибудь пгистгой, а я начну хозяйничать, чтоб к пгиходу папахена все было в ажуге. Не возгажаешь, Вегочка?
– Если тебе доставляет удовольствие хозяйничать в чужом доме, изволь.
Она не выделила слово "чужом", но Валерий спохватился:
– Пгости, я, кажется, смогозил глупость. Извини, годная. Я действительно забыл, что не имею никаких пгав здесь...
– Что ты, Валерий! Ради бога... Наоборот, мне приятно, что в доме пахнет, что ли, мужчиной, табаком, ну, сам понимаешь...
Мишка, казалось, всецело был поглощен "конструктором", на него не обращали
– А мне неприятно, - вдруг подал голос из своего угла.
– У нас не курят. Понятно? Дедушка не любит, когда курят. И я не выношу.
Вера поначалу растерялась. Наступила неловкая пауза. Мальчик с вызовом смотрел на Валерия, и тот готов был под недетским этим испытующим взглядом провалиться сквозь землю. Кто знает, чем бы окончился маленький инцидент, не вмешайся Вера самым решительным образом.
– Марш спать!
– приказала сыну, беря его за руку, чтобы отвести в спальню.
Тот вырвал руку:
– Мне еще рано. Дедушка придет, тогда.
– Я кому сказала!
– А я папе обо всем расскажу. Думаешь, нет? Запросто.
– Ах ты, негодный мальчишка!
– Вконец рассерженная Вера силой повела Мишку в спальню, там надавала ему шлепков: - Вот тебе, вот тебе! Будешь всю жизнь помнить, как с мамой разговаривать, паршивец ты этакий.
Мишка опять вырвался, отбежал в угол и, сдерживая слезы, прокричал:
– Мне не больно, не больно!
– Ну, так я тебе еще добавлю, - сказала Вера и подбежала к сыну.
Удирать Мишке было некуда, он забился в угол между кроватью и книжной полкой, откуда на Веру воззрились два уголька, жарких и вздрагивающих.
– Ладно, Миш, - Вера поправила волосы, - давай мириться. Мы с тобою друзья. Давай пальчик. Ну, мирись, мирись...
Он пробурчал в ответ невнятное, и что-то суровское почудилось Вере в насупленном взгляде сына. Она велела ему раздеваться и лечь спать. Когда возвратилась к Валерию, тот сидел на стуле верхом, пилочкой поправлял ногти. Вера отметила, какие у него красивые пальцы - длинные, с крупными и тоже удлиненными ногтями.
Валерий тотчас поднялся, как только она вошла, приставил стул к столу, поправил съехавший на сторону галстук, молчал, давая понять, что замечание о чужом доме принял как должное и ждет, что ему скажет хозяйка. Вере стало неловко: как-никак Валерий был пока единственным человеком, пришедшим ей на помощь в трудную минуту. Пускай рисовальщица в универмаге, или, как называется по штату ее работа, оформительница, но устроиться туда ей помог он, и благодаря ему нет нужды одалживаться у отца.
– Будем кутить, - как можно веселее сказала, - давай накрывать на стол. Папа, возможно, заночует в своей Дофиновке.
Они оба принялись хлопотать у стола. Вера принесла очень красивые фарфоровые тарелки и чашки - остатки сервиза, которым покойная мама всегда очень гордилась и дорожила.
"Императорские заводы в Санкт-Петербурге", - иронически, но с ноткой плохо скрытой гордости говорила мама своим знакомым.
Валерий ловко орудовал ножом, со знанием дела, как истый кулинар, нарезал тонкие ломти розовой ветчины, сыра. В кульке оказались и свежие огурцы, яблоки и одна-единственная неправдоподобно огромная, лимонного цвета, груша. Ею Валерий увенчал горку яблок. Потом удовлетворенно оглядел творение своих рук, отступил, любуясь: