Черное дерево
Шрифт:
– А еще я надеюсь, что ты все же посмотришь на меня другими глазами.
Он подошел ко мне, и его рука зависла в воздухе. Не сводя с меня глаз, он нежно погладил меня по щеке.
– Потому что я забочусь о том, что для меня важно.
Это ложь, я не была для него важна.
Я не могла допустить, чтобы он снова прикасался ко мне. Попыталась вырваться, но он крепко схватил меня за плечо.
– Потому что ты напоминаешь твою мать…
От этих слов я застыла.
– Я был слишком молод, когда познакомился, с ней, но безумно влюбился, просто потерял голову.
– Ты часто с ней виделся? – спросила я, стараясь казаться спокойной и решив использовать эту золотую возможность.
Маркус отвернулся к окну, а затем пристально посмотрел на меня.
– Вообще-то, не слишком часто, – признался он.
Он лгал. Я это точно знала.
– Какой она была? – снова не удержалась я от вопроса.
Отец никогда не рассказывал мне о маме, но говорил, что причинил ей много зла… А мне так хотелось узнать о ней побольше. Я подозревала, что семейство Козелов имеет какое-то отношение к тому, что моя мать покинула родину, бросила балет, бросила все… И я не могла упустить возможность узнать о ней хоть что-нибудь.
– Она была веселой и беззаботной, – сказал он, вглядываясь в мое лицо, словно надеялся найти в нем знакомые черты. – Она была непревзойденной балериной. Когда я познакомился с ней в доме моих родителей, она еще неважно говорила по-английски, но мы без проблем понимали друг друга.
– Это твои родители познакомили ее с моим отцом? – спросила я.
Он молча кивнул, и по его глазам я поняла, что он чего-то недоговаривает.
– В те времена твой отец был, можно сказать, мечтой любой женщины: привлекательным, могущественным, обаятельным, весь мир лежал у его ног.
Он продолжал говорить, отвернувшись от меня к окну и глядя на море.
– Она была без ума от него. В то время мой отец был меценатом, а мама обожала балет, и наша семья жертвовала огромные суммы Большому театру. А твоя мама стала для моих родителей кем-то вроде крестницы, и они делали все, чтобы она ни в чем не нуждалась, чтобы могла танцевать на сцене, но…
Неужели это правда?
– Мой отец запретил ей танцевать?
Маркус повернулся ко мне.
– Не знаю, уместно ли здесь слово «запретил», но она настолько потеряла голову от любви к нему, что бросила танцы и все остальное, что не имело к нему отношения.
Не знаю, сколько времени прошло, пока я раздумывала над его словами: может быть, несколько минут, а может, долгие часы. Наконец, он ушел, оставив меня в одиночестве и произнеся перед уходом лишь одну фразу:
– Со мной ты всегда сможешь танцевать.
Эти слова, хоть и произнесенные врагом, помогли мне почувствовать себя лучше…
Прошло уже три недели моего заточения, и с каждым днем я все больше замыкалась в себе. Я почти ничего не знала о внешнем мире, и тот единственный разговор с Лайамом, когда я уговорила Нику дать мне телефон, оказался тяжелым, горестным и печальным, потому что Тами явно собиралась в Лондон, а я не могла сказать ему, ни когда она вернется, ни что происходит в моей жизни. Я не хотела ему врать, а потому
С сестрой я даже не пыталась поговорить, потому что не хотела расстраивать ее своими печалями. Кроме того, ее детская жизнерадостность угнетала меня, навевала тоску по дому, по прежней жизни до этой катастрофы.
Отца я уже всей душой ненавидела, как и все, что имело отношение к нему и его проклятому бизнесу.
В общем, я почти утратила связь с прошлой жизнью… Себастьян тоже затерялся где-то в глубинах памяти, и когда я вспоминала о нем, мне становилось только хуже.
А Маркус… Маркус стал моей единственной компанией. Он приносил мне цветы, покупал конфеты, рассказывал о матери, а иногда… смотрел, как я танцую.
– Сегодня ты красива как никогда, – сказал он однажды вечером, удовлетворенно оглядывая красное платье, купленное несколько дней назад, которое я сначала упорно отказывалась надевать.
Я изменила решение, когда обнаружила у себя на кровати подарок – новенький и сверкающий телефон, мое окно в мир, моя жизнь, мое все. Я не могла рисковать и оказаться вновь отрезанной от мира.
– Спасибо, – сказала я, медленно накручивая на вилку спагетти.
Маркус поднес к губам бокал с вином, затем молча посмотрел на меня и встал. Он подошел к винтажному проигрывателю, к которому я проявляла особый интерес с тех пор, как увидела. Поставив пластинку с незнакомой мелодией, он приблизился ко мне с улыбкой на губах.
– Потанцуешь со мной?
Поначалу я сомневалась, но его разочарованный взгляд заставил меня встать и принять протянутую руку.
Зазвучала музыка; она меня успокоила, воодушевила, пробудила желание… Выжить? Почувствовать себя лучше в ситуации, которая загоняла в депрессию? Даже не знаю. Но я точно знала, что, танцуя, чувствовала себя спокойнее.
– Ты единственное, что для меня важно, Марфиль, – прошептал он мне на ухо. – Ты заставляешь меня стать лучше.
Неужели это правда?
Я слегка запрокинула голову, и наши взгляды встретились. Его глаза были синими, как небо, а мои – зелеными, как океан, простиравшийся слева от нас.
– Ты причинил мне много боли, – внезапно напомнила я.
– И весьма сожалею об этом, – заверил он, взяв мое лицо в ладони. – Больше такое не повторится. Обещаю тебе, принцесса.
Неужели я вижу искренность в его глазах?
В это мгновение время как будто остановилось. Все происходило словно в замедленной съемке.
«Стой! – кричал внутренний голос. – Не позволяй ему этого! Ты с ума сошла?»
Наконец, его губы коснулись моих. Это был нежный, медленный поцелуй, словно легкое прикосновение перышка к коже.
И тут мне вспомнился Себастьян; было так странно снова вспомнить о нем, что я вздрогнула и отступила на три шага назад.
Маркус открыл глаза, и я увидела в них с трудом сдерживаемое желание.
– Я устала. Могу я уйти?
В его взгляде появилась сталь.
– А если я скажу нет? – Он испытующе посмотрел на меня, наполняя бокал вином. – Что ты не можешь уйти?