Черные ножи 4
Шрифт:
Дверь вновь распахнулась, и в палату вошли еще трое — фон Рейсс и два эсэсовца с автоматами.
— Что здесь происходит, господин доктор? — с отчетливой неприязнью в голосе спросил фон Рейсс.
— Я провожу эксперименты с моим пациентом, господин рапортфюрер, — Риммель, как видно, тоже не слишком жаловал Алекса.
— Неужели? — саркастически возразил тот. — А мне казалось, что это не ваш пациент, а мой заключенный, который подозревается во множестве преступлений. И я требую немедленно вернуть его мне!
Доктор слегка растерялся, такого напора
— Да-да, господин рапортфюрер, я готов во всем признаться! Я преступник и заговорщик! Заберите меня отсюда!
Фон Рейсс победно взглянул на Риммеля, и взглядом приказал эсэсовцам развязать меня.
Но доктор придумал выход, который устроил всех, исключая лишь меня.
— А что, если мы объединим наши усилия, уважаемый господин рапортфюрер? Признаюсь, этот человек, а точнее, возможности его тела, очень меня интересуют. А вот преступления и заговоры — совершенно нет. Но ведь вы планируете применить к нему жесткие меры дознания, не так ли? Я могу поспособствовать этому, предложив некие совершенно оригинальные процедуры. И мы оба останемся в выигрыше: вы получите ваши сведения, а я — данные для моего исследования, которое, могу вас уверить, будет очень интересно господину Гиммлеру. Ведь он уже завтра должен прибыть в Заксенхаузен. Несомненно, я положительно отмечу перед рейхсфюрером СС ваш вклад в эту работу. Что скажете?
Я едва сдержал тяжелый вздох. Если эти двое объединят свои усилия, они точно меня прикончат, можно не сомневаться. Садист-доктор и серийный маньяк-убийца, работающие вместе, что может быть хуже?
— А вы знаете, — задумчиво произнес фон Рейсс, — это интересное предложение…
Ну вот, так я и знал. Спелись, голубки.
— Отлично, — улыбнулся Риммель, от его былой холодности не осталось и следа. — Предлагаю начать со следующего… раз уж наш пациент успешно перенес гипотермию, то попробуем иной подход. У меня есть барокамера, и если поместить в нее живого человека и имитировать определенное давление, то будет весьма любопытно понаблюдать за его реакциями… или другой вариант, послушайте…
Они чуть не под ручку вышли из палаты, а эсэсовцы начали отвязывать меня от постели.
И главное, я ничего не мог с этим поделать. Попал, что называется.
До лазарета было тридцать метров, и вскоре я уже лежал на столь знакомом мне прозекторским столе, который до этого чистил от крови и грязи.
Только теперь подопытной жертвой был я.
В затылке пульсировала боль. Кажется, организм таким образом выплескивал предыдущую нагрузку, но теперь ему предстоит столкнуться с новой, еще более мощной.
Но почему «разделочный» стол? Доктор же говорил о барокамере?
Через минуту я узнал ответ на этот вопрос.
Риммель и фон Рейсс вошли в прозекторскую, а сестра Мария вкатила столик, на котором
Доктор вел пояснительную беседу, которая мне совершенно не понравилась:
— Для начала мы опробуем один препарат, который я называю «Скажи мне правду» — это, так сказать, смесь, которую я изобрел на основе лизергиновой кислоты, иприта, рицина и других веществ, названия которых вам вряд ли что-то скажут. Короткая предыстория. Я давно дружу с Альбертом Хофманом[17] — швейцарским химиком, так вот, в прошлом году он испытал на себе некое вещество и обнаружил странный эффект от его применения. Альберт говорил мне, что когда он поехал на велосипеде из лаборатории домой, то окружающие его предметы: деревья, машины, дома стали видеться ему совсем иначе, чем в действительности. Они были странно вытянутыми, словно на картинах Дали, имели причудливые формы. Ему казалось, что булыжники ползут в разные стороны, а стены домов покрывает рябь.
— Изменения сознания? — заинтересовался фон Рейсс.
— Именно! Его психика подверглась временной трансформации и полной эйфории. Альберт прислал мне образцы, а я улучшил их, насколько это возможно. После инъекции наш пациент сможет ответить на любые ваши вопросы, и сделает это искренне. Таким образом, вы сумеете точно выяснить все, что он знает. Гарантирую вам это!
— Превосходно, — потер руки фон Рейсс, — это как раз то, что мне нужно. Но нет ли шанса, что заключенный попробует ввести нас в заблуждение?
— Пробовать он может, но у него ничего не выйдет. Препарат развяжет ему язык лучше любых клещей! Вы узнаете все, что желаете. А потом мы продолжим наши изыскания в барокамере, о которой я вам уже говорил…
Одно другого не лучше. Признаюсь, я бы выбрал сейчас барокамеру, чем неизвестные наркотики, которые, судя по всему, вколет мне сестра Мария.
Это была проблема. Я не знал точно, как отреагирует мой организм на стороннее вмешательство, сумеет ли совладать с ним, или через пару минут я выдам всех и все.
Мария уже наполняла шприц раствором, и я приготовился к худшему.
Теперь мне не казалось, что смерть — самый печальный исход. Я боялся, что после «сыворотки правды», сам того не желая, смогу разболтать секреты. И погибнут люди.
Нет, у меня еще оставался путь, которому ни доктор Риммель, ни рапортфюрер фон Рейсс не смогут помешать.
Самоубийство.
Японские самураи прекрасно познали это искусство в самых разных вариациях. Из всех доступных методов мне подходил один — откусить себе язык. Сделать это было непросто, но вполне возможно. Кусать нужно не кончик языка, требовалось откусить его под самый корень, где проходит артерия, тогда умрешь, хоть и не быстро, но вполне гарантированно от потери крови. Самураи специально изучали этот способ, примеряясь к особой технике укусов.