Черными нитями
Шрифт:
Кай первый раз улыбнулся, но улыбка вышла невесёлой.
— Что тебе рассказать, Рейн? Ты знаешь, как я год скитался по улицам, когда отец выгнал меня. Или ты хочешь услышать ту историю, в которой я всё так же скитался, но ещё начал прятаться от твоих дружков из Инквизиции? Так это тебе тоже известно.
Голос Кая стал звонким и зазвучал на свой возраст. Рейн не только вспомнил того мальчишку, но и ясно, как наяву, увидел его перед собой, несмотря на все жилеты, галстуки и холодные взгляды.
— Нет. Расскажи мне об этом, — в ответ на
Кай криво усмехнулся.
— Потом как-нибудь. Я здесь для другого.
— Ты ухмыляешься так же, как он, — с грустью сказал Аст и встал рядом с Каем.
Рейн напрягся, но старался не подавать виду. А что если брат хочет поквитаться с ним? Неважно, какую причину он выдумал. Если он уверен в своём, никакие слова и поступки не разрушат этой уверенности. Рейн хорошо знал Кая, и три года отсутствия не могли сделать их достаточно чужими друг для друга. Он понимал, как достучаться до того мальчишки, но прежде нужно было запастись терпением, чтобы отбиться от колкостей.
— Для чего же? — Рейн начал поднимать руки, чтобы скрестить на груди, и тут же опустил. Опасный жест. Руки всегда должны быть наготове, чтобы отразить удар или нанести.
— С тобой хотят поговорить.
— Кто?
— Ты знаешь кто.
Рейн фыркнул.
— Серьёзно, Кай? Я думал, это детские забавы. С каких пор ты стал верующим?
— Это не вера. Это выбор, выбор свободы.
— И хорошо они тебе платят?
— Платят не за веру, а за то, на что ты готов ради неё.
— Так вы — кучка фанатиков?
Кай взорвался:
— Тебе в твоей Инквизиции последние мозги отшибли?! А сколько платят тебе, что ты повторяешь басни Совета? Забыл, совсем мало. В среднем восемь-десять заданий в месяц, по сто пять киринов каждое, всё верно? Сколько там получается, скажешь или стыдно?
Всё внутри точно опалилось огнём, Рейн хотел закричать в ответ, броситься на эту светловолосую морду и хорошенько так по ней ударить. Вопреки обычному, Аст рядом не скалился, а смотрел спокойно и холодно. Рейн переглянулся с ним и сразу почувствовал себя спокойнее. Кто-то должен сделать шаг. Надо объясниться, обоим.
— Кай, идём отсюда. Нам есть о чём поговорить, — он взял предплечье брата и потянул за собой, как ребёнка. Шерстяное пальто на ощупь оказалось тонким и мягким — позволить такое могли немногие. «Откуда?» — спросил себя Рейн и бросил на Кая жадный взгляд.
Он прошёл хорошо знакомой дорогой до набережной, перелез через невысокую ограду и сел на каменный выступ. Внизу, метрах в двух, лежал песок, и на нём виднелись следы, но вечерних гуляк нигде не было видно. Чёрные волны с приятным шумом накатывались на берег и тут же спешили назад.
Встретившись в переулке, Рейн и Кай всегда шли к набережной, перелезали и сидели бок о бок, поглядывая на ленивые или мечущиеся воды Эсты.
Слышался плеск волн, крики чаек, далёкие гудки кораблей, но Кай точно исчез. Рейн знал: лучше не
Кай ловко перемахнул через ограду. Тяжёлые ботинки вновь не издали ни звука. Он поправил пальто и сел в метре от Рейна. Они долго молчали и изредка переглядывались. Кай первым нарушил тишину:
— Не буду спрашивать, как дела. Я наблюдал за тобой.
— А за матерью с отцом?
Кай слегка покраснел, но не растерял уверенности.
— Нет. Они меня выгнали, значит, я им не нужен. Вот и они мне не нужны. — Рейн не понял, действительно ли в его голосе звучала детская обида, или это он хотел снова увидеть перед собой прежнего мальчишку. — Не обольщайся, за тобой я следил не потому, что скучал. Ты тоже сделал свой выбор. Меня попросили проследить.
— Не торопись, — подсказал Аст.
Рейн не стал задавать вопросов, но посмотрел на брата внимательно, требовательно. Во взгляде, осанке, чертах лица по-прежнему угадывалось много общего между ними. Они родились в одной стае, однако город их развёл. Один стал работать на псарне, а другой сбежал в лес к волкам. Кто сделал правильный выбор, Рейн не мог понять.
— Почему ты дал Адайн уйти?
— Адайн?
— А ты многих отпускаешь, что ли, инквизитор? Она сказала, ты сожалеешь, что инквизиторы пришли тогда, и хотел дать шанс хотя бы ей.
Рейн пожал плечами. Он и сам до сих пор не понимал себя. То ли это было слабостью, то ли искренним желанием. Рейн одновременно хотел служить Инквизиции, ведь это казалось единственным шансом вернуть долги, и в то же время страстно ненавидел данную клятву и всё, что должен был делать.
— Возможно.
— Рейн, — начал Кай, и голос вновь зазвучал устало, взросло не по годам. — Помнишь, что говорил отец? Он думал, что ты послушал своего демона, потому что тебя задирали другие ученики, как его когда-то. Обо мне он говорил иначе. Отец считал, что это всегда сидело во мне, я родился уже отмеченным Ашем, — Кай положил руку на плечо, где было большое родимое пятно. — От меня ничего не ждали. А я бы мог быть другим, я знаю. Потом ты убил того парня, и тебя отправили на перевоспитание. У брата ноториэса точно не было шансов повести себя иначе. Ты забрал и его жизнь, и мою.
Рейна передёрнуло. Он говорил себе те же самые слова. На его счету целых четыре жизни: Оксандра, отца, матери и Кая. И если первую уже не вернуть, то за другие он ещё мог расплатиться.
— Тогда я не понимал этого. Когда меня самого стали обзывать «ноториэсом», я подошёл к тебе и спросил: «Рейн, что мне делать?» Ты ответил: «Послушание, смирение, молчание». Я попытался. Раз ты смог, то и я должен был! Как же, старший брат ведь знает всё! Но потом я увидел, как ты ночью пробирался в свою комнату, весь в синяках и крови. А затем снова стал коситься в сторону, как прежде, до перевоспитания. Как и сейчас.