Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
– Но ведь это неправда, - скривилась Рита, поднимая на неё усталые глаза.
– Так сделай это правдой!
Рита вздохнула, словно решая что-то для себя. Ещё несколько секунд изучала Танино выражение лица, будто это могло что-то значить, а потом легонько сжала её руку, вздохнув.
– Ладно.
– Ладно?..
Она улыбнулась, чуть закатив глаза.
– Ладно, я буду заботиться о маме. Ладно, я сделаю всё для детей.
Обнимая Риту, Таня почувствовала, как какая-то шестерёнка в её душе снова встаёт на место.
Как следует разместив семью и проследив, чтобы они
Петербург не умел быть дружелюбным. Она долго не хотела признавать это: в конце концов, не зря же об этом великолепном детище Петра знают во всех уголках мира, не зря раньше, ещё до войны, она встречала на каждом углу толпы удивлённых туристов, без умолку говорящих на самых разных языках. Петербург прекрасен. Петербург величественен, удивителен… И признать для себя, что он - город дождя, город сырости и тоски, было сложно. Но, пожалуй, к середине второго курса она смогла.
Петербург остудит любую голову, разобьёт любое сердце. Прекрасный в своём мраморном молчании, он совсем не умеет рассказывать историй со счастливым концом - кажется, его строгие улицы просто не созданы для них. Счастье теряется в тёмных дворах-колодцах, стелется вдоль подсвеченных переулков и жмётся к углам величественных зданий.
Петербург ни во что не верит.
До конца увольнения оставалось два часа. Ехать к Марку на Ленинский проспект было рискованно, хоть он и отправил на её нокию смс-ку. Пока найдут друг друга, пока встретятся… Так и опоздать недолго, а опаздывать не хотелось.
Чёрт. Вот только о Калужном не надо думать.
По спине Тани пробежали неприятные колючие мурашки, едва она представила взгляд старшего лейтенанта. Лицо, застывшее каменной маской, вена на виске, когда он поджимал свои губы, и глаза, пробирающие до костей.
Да что, чёрт возьми, происходит?! О нём она в последнюю очередь должна думать. С тех пор, как этот Калужный переступил порог пятого этажа, всё вокруг летит кувырком.
Глубоко вдохнув сырого воздуха, Таня достала телефон и попыталась позвонить Вере. Но, как известно, чудес на свете не бывает, и связи на войне - тоже. Смс-ки доходили не всегда, но здесь вероятность была больше. Действительно, через несколько минут нокия (единственный нормально работающий и небесполезный телефон в этот год) запищала.
Вера: опять в своем гробу, кровь качают. Через 10 мин ок. метро. Зайдёшь к Саше вечером?
Гробом она с иронией называла свой онкологический диспансер - один из лучших в России. Там у бывшей балерины Мариинского театра Веры Верженска, а ныне просто у двадцатитрёхлетней измождённой Веры, вены которой были заметны раньше, чем её кожа, каждые две недели брали анализы. К Саше и впрямь стоило зайти: бедная девочка не видела мать уже несколько месяцев, да и Таня, признаться, в последний раз была у неё целых две недели назад.
Она боялась идти. Боялась снова увидеть огромные детские глаза, уставившиеся на неё с надеждой. На что?.. На то, что мама снова придёт? Что заберёт её? Саша, бедная девочка.
Веру она увидела издали. Она шла, тонкая, едва ли не
– Привет, дорогая, как давно я тебя не видела, - очаровательно улыбнулась она, приобнимая Таню и обдавая её запахом дорогих духов.
– Ты очень, очень похорошела.
За неделю?.. Но для Веры время шло по-другому - напомнила себе Таня и улыбнулась. Мисс Верженска, как называли её раньше в театре, и сейчас, уменьшившись ровно вдвое и потеряв половину своих роскошных каштановых волос, не могла отказать себе в роскошной одежде и дорогом парфюме. Наверное, это было в её крови.
– Ну, что у вас новенького, расскажи, - Вера тряхнула волосами, отросшими до ушей, и принялась поправлять чуть потекшую от дождя стрелку. Таня знала, что она едва ли слушает, целиком занятая макияжем, но всё же, как и всегда, принялась рассказывать об училище.
Частенько её истории повторялись, но Вера никогда не замечала этого, изредка кивая и вставляя короткие замечания.
Каждый раз после того, как Таня заканчивала, Вера спрашивала об одном и том же. Вот и сейчас она, наконец закончив с макияжем, взглянула на Таню чуть испуганно и задала свой вопрос:
– Ты была у Саши?
– Две недели назад, - вздохнула она.
– В прошлые выходные в наряде стояла, так что в город не получилось выйти.
– И как она?
– нетерпеливо спросила Вера, слегка поджав губы, будто стеснялась задавать такой вопрос. Таня не ответила, пристально взглянув на неё и пытаясь понять причину смущения.
– Мать, не навещающая дочку, - сразу же поняла умница Вера, горько усмехнувшись.
– Какое право, ты думаешь, я имею спрашивать о ней?
– Самое обыкновенное. Ты же мать, - спокойно возразила Таня.
– Саша ничего. Только тебя очень ждёт.
– Скажи ей, что я умерла, - пожала плечами раковая больная в последней стадии, по совместительству балерина и мать, бросившая ребёнка.
На секунду в Таниной голове мелькнула мысль, что так было бы проще. Для Веры, для Саши, для неё, в конце концов. Приходить неделю за неделей в обшарпанный, страшный детский дом, препираться с администрацией по поводу посещений в неположенное время, а потом, наконец, видеть слишком огромные детские глаза на худом личике и слышать вопрос «Когда мама придёт?» становилось невыносимо. Раз за разом она отвечала, что скоро, что маме лучше, она уже поправляется и скоро заберёт свою маленькую дочку. Саша доставала из своих вещей альбом, отчего-то - ну кто придумал такой цвет - кроваво-красный, открывала его, и они смотрели фотографии.
– Это мама, - говорила Таня, указывая на прекрасную молодую женщину в балетной пачке.
– Она скоро выздоровеет и приедет за тобой.
– Мама, - тихонько повторяла Саша.
– Это папа, - с фотографии на них смотрел молодой привлекательный мужчина в военной форме.
– Он воюет на фронте, защищает нас с тобой.
– Папа смелый.
– Верно, - соглашалась Таня, а затем указывала на новую фигуру.
– Это тётя Лиза. Она очень хорошая тётя и живёт в Екатеринбурге.
– Где?
– не понимала Саша.