Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
– Да, - сказал он, молясь всем богам, чтобы это были не второкурсницы.
– Товарищ старший лейтенант, разрешите войти? Курсант Соловьёва.
Чёрт бы тебя побрал, курсант Соловьёва. Худшего начала утра быть не может. Он не хотел запоминать, как зовут эту идиотку, но именно её фамилия, как нарочно, запечаталась в сознании. Соловьёва, не выспавшаяся, с тёмными кругами под глазами, стояла на пороге, смотря исподлобья.
В наряде она уже вторые сутки. Две бессонные ночи, и всё это не без его участия. Антон поймал себя
Тем, что однажды, не умея ничего, абсолютно ничего, поедет на войну, как и тысячи других. Тем, что сдохнет там в первые же дни под пулями. Тем, что он будет чувствовать - это и он виноват. Тем, что это смерть камнем ляжет на ещё десятки смертей.
– Что надо, курсант?
– он встал, выходя из-за стола.
Она подалась вперёд, будто готовясь переступить порог кабинета, но он поднял брови, ощущая почти физическое… не удовольствие. Удовлетворение.
– Ты всегда такая глухая или только по четвергам? Я не разрешал войти.
Он видел, как вспыхнули её щёки. Как она открыла свой грязный рот, желая, очевидно, ответить что-то неимоверно глупое и колкое, но тут же сжала губы. Не забыла, с кем говорит. Пусть только попробует.
– Из штаба звонил товарищ генерал-майор и просил вас подойти к нему, - выдавила она, бросая на него косой взгляд. Ну давай, дрянь, погляди ещё раз так, и он не посмотрит, что этажом выше живут офицеры.
– Какого чёрта ему надо?
– отмахнулся он.
А она открыла рот, как будто даже оскорбилась его небрежностью. Заучка и зануда. Моргнула пару раз своими глазищами, будто не понимая, а потом заговорила, вкладывая в реплику всю свою заносчивость и высокомерие:
– Товарищ генерал-майор не отчитывается ни перед кем. Думаю, он сам объяснит вам…
– Твоего мнения никто не спрашивает, Соловьёва, - сказал он и едва не плюнул: её фамилия прозвучала до тошноты отвратительно.
Антон обернулся к застывшей Соловьёвой и медленно оглядел её. Очень медленно, останавливаясь на тонких запястьях, ступнях в слишком больших берцах, не особо выразительной талии, всё же заметной под формой, на острых ключицах и совершенно непривлекательной груди. Соловьёва казалась недоразвитым угловатым подростком. Он с удовольствием понял, что не хочет её.
Она снова вспыхнула, будто услышав его мысли. Говорят, у каждого есть свой тип и антитип: если это правда, то Соловьёва обходила всех, уверенно выигрывая. Антитипа ярче он ещё не встречал. Вернее — тусклее. Уродина.
Светлые глаза (чёрт разберёт, какого цвета: для этого нужно было подойти ближе, а тошнить его начинало на расстоянии трёх метров), светлые ресницы. Негустые брови, чуть заострённое лицо, слишком крупный нос, покрытый веснушками. Нечёсаная копна длинных рыжевато-русых волос, убранных в какой-то пучок и больше походящих на гнездо.
Его
– Товарищ старший лейтенант, - кашлянула Соловьёва у двери, и план пробить её голову степлером вдруг стал казаться ему не таким уж невыполнимым.
– Выйди, пока не встала в наряд третий раз, - бросил он через плечо, поворачиваясь к ней спиной. Пусть только попробует хлопнуть дверью. Пусть только попробует. Но дверь не хлопала, даже не скрипела. Означать это могло только одно. Антон медленно обернулся и столкнулся с ощетинившимся взглядом и вздёрнутым подбородком.
– Не можешь налюбоваться, а, Соловьёва?
– презрительно скривился он.
– Курсант, покиньте кабинет.
Она пробормотала что-то, зло сверкнув глазами, и уже взялась за ручку.
– Какого чёрта ты сейчас сказала?
– он сделал шаг вперёд, чувствуя закипающую злость. Она не смеет. Никто не смеет. Соловьёва будто не услышала, толкнув дверь.
– Стоять.
Замерла, упрямо уставившись на свои пальцы.
– Какого. Чёрта. Ты. Сказала?
– проговорил он, чеканя слова, будто роняя их на пол. Желание унизить её стучало в висках.
– Я ничего…
– Что ты сказала?
– с нажимом повторил он, подходя - господи, как же тошно - ближе.
– Сказала, что тоже не желаю оставаться в вашем обществе, - огрызнулась она, резко вздёрнув подбородок.
Отлегло. Ему стало настолько легче, что захотелось зло засмеяться. Что ещё она могла сделать, кроме жалкой попытки обидеть (и неужели это возможно) его?..
Унизить. Не сейчас. Не после такого абсурда. Потом.
– Заступаешь в наряд сегодня, - он не был уверен, что не улыбнулся.
Она хотела сказать что-то снова - он видел. Но на этот раз, не решившись, просто сжала губы и направилась к двери.
– Не заговаривайся, Соловьёва, - сказал он ей вслед. Дверь скрипнула и закрылась. Антон открыл форточку: с улицы пахнуло поздней осенью. Мокрым асфальтом, первыми заморозками и дождевыми червями, но он был доволен и этим воздухом. Лишь бы не вдыхать то, чем дышала Соловьёва.
Раздражает. Раздражает.
Ничего. Завтра круги под её глазами станут больше.
Удовлетворение. И в самой глубине - пустота.
– Калужный? Проходите, - Звоныгин, начальник этой шараги, приветливо улыбнулся ему, указывая на стул.