Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
– Это очень-очень далеко. Но там безопасно. Войны совсем нет, понимаешь? У тёти Лизы уже есть три ребёночка.
– А я у мамы одна, - замечала девочка, понурив светлую головку.
– Ну, это ничего, - пыталась утешить её Таня.
– Вот мама выздоровеет, папа придёт с войны, они заберут тебя, а потом у тебя появится братик или сестричка. Так, смотри, а это, - она указывала на последнюю фотографию, сделанную в этом детдоме.
– Это Сашенька и я.
– Сашенька и я!
– смеялась
За полтора года альбом был истёрт едва ли не до дыр. Несколько раз на него проливали что-то, но, едва Таня переступала порог, Саша неслась за ним. И они садились на краешек жёсткой кровати. «Это мама, это папа, вот тётя Лиза», - говорила Таня, а потом доставала еду, которую смогла раздобыть для Саши: обычно это были засохшие сладкие сухари из столовой. «Сашенька и я», - смеялась девочка, хлопая ледяными чумазыми ладошками.
– Ты убегаешь от проблем, - качнула головой Таня.
– Должна же ты когда-нибудь навестить ребёнка.
– Не смогу я. Не смогу, понимаешь? Она спросит меня, когда мы пойдём домой. А что я ей скажу?
– Вера говорила спокойно: за годы своей болезни она давно привыкла к мыслям о смерти.
– Что никогда? Что маме осталось максимум три месяца?
– И за эти три месяца ты хочешь так и не увидеть свою дочку? Всё передавать ей гостинцы?
– Думаешь, я не люблю её? Не хочу для нас лучшей жизни?
– усмехнулась Вера, кутаясь в меха.
– Если бы тогда её не забрали у меня, сейчас было бы всё по-другому.
Таня выдохнула. Человеческая жизнь чертовски несправедлива. Саша могла бы расти с мамой, пусть и болеющей, худой и умирающей. Она бы ни в чём не нуждалась: денег Веры хватало на всё. Но государство просто забрало девочку, признав мать недееспособной по болезни. Вера сделала всё, устроила Сашу в лучшую московскую школу-интернат, где у ребёнка не было бы забот. А потом началась война.
Сашу забрали в обычный детдом в Питере. Вера переехала следом. За семь месяцев она ни разу не навестила четырёхлетнюю дочь.
– Давно хотела тебе сказать, - вдруг слабо улыбнулась она.
– Я тебе тогда наврала про Сашиного отца. Ну, что он на фронте, - Вера закатила глаза.
– Господи, Таня, он просто бросил меня, едва узнал, что я беременна. Карьера балерины была кончена, деньги - тоже, а семья не входила в его планы.
– Но… фотография у Саши?
– тихо пробормотала Таня.
– Подруге похоронку прислали, - пожала плечами Вера.
– Там и фотография его была. Ей уже до лампочки, а я взяла. Ну и сказала тебе, что это Сашкин отец.
Вечером, сидя на кровати и обняв совсем заледеневшую девочку, Таня говорила, указывая на фотографии:
– Это мама. Смотри, какая же красивая, да? Это тётя Лиза. Смотри, а это Сашенька и я.
Саша
– А папа?
– прошептала она, поднимая на неё глаза.
Фотографии молодого человека, положившего жизнь за Россию, в альбоме нет. Таня секунду думает, прежде чем заговорить.
– А папы нет. Но ты не огорчайся, ладно?
– улыбнулась она, протягивая Саше фотографию.
– Вот же он!
– непонимающе качнула головой девочка.
– Нет, это не папа. Это очень, очень хороший дядя. Он нас с тобой защищал.
– А папа?
– переспросила она.
– А папы нет, - повторила Таня.
Заходя в штаб с ведром и шваброй, она кляла всё на свете. Есть хотелось страшно, а на ужин снова, который день подряд, дали гречку и рыбу - так было написано в обшарпанном меню. Рыбы Таня, как ни ковырялась, в трёх столовых ложках гречки найти не смогла, и желудок урчал, как десять волков одновременно.
Она столкнулась с ним на лестнице, заходя в общагу. Руки засунуты в карманы так, что видны костяшки. Уставший презрительный взгляд, тени под пустыми ледяными глазами.
Таня отдала честь, ощущая зуд раздражения под ногтями - он лишь скривился, выплюнув: «Вольно».
– Думаешь, твой Радугин будет всегда вытаскивать тебя?
– о, наш мистер Презрительность даже не удосуживается повысить голос: он только шипит, щуря глаза, и это неимоверно бесит.
– Иди, куда шла, Соловьёва, иначе не поздоровится.
– Лисёнок! Лисёнок!
– до невозможности радостно (боже, как повеситься хочется) заорала с другого конца коридора Валера. Она светилась, как рождественская ёлка, вприпрыжку направляясь навстречу Тане.
– Мы так хорошо погуляли сегодня, представляешь?!
– восклинула Валера, хватая её за обе руки. Ведро полетело на пол, но она, не замечая этого, пыталась кружиться.
– Боже мой, а погода какая!
Тане очень, очень хотелось заметить, что плюс четыре и ледяной дождь - не самая лучшая погода для романтической прогулки, но Валере, конечно, было лучше знать, и потому она просто замолкла, улыбаясь и греясь о тёплые руки подруги.
В следующую секунду Валера вдруг замерла, уцепившись на Танины ладони, и посмотрела на неё испуганно:
– Я не могу представить момент, когда всё это закончится. Когда он уедет. Таня, что я буду делать без него?
– Сказать тебе, что?
– уже всерьёз рассердилась Таня.
– Будешь учиться, писать ему длинные письма, надеяться и ждать с войны. Как все это делают. Вот что.
– Да, наверное, - слабо кивнула Валера, болезненно улыбаясь, а потом вдруг резко повеселела: - Но как же мы погуляли сегодня! Представляешь, ходили...