Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
Лучше бы вернуться туда, чем воевать здесь.
– Номер четыре, - прошептала она, качнувшись.
Антон ответил, получая ненормальное удовольствие от её состояния:
– Тогда где твой бушлат, Соловьёва?
Она блеснула глазами, вздёрнув свой подбородок. Почти открыла рот, чтобы сказать что-то язвительное, чтобы сказать, как сильно ненавидит его… Промолчала.
– Что ты, мать твою, таращишься на меня? Когда спрашивают, нужно отвечать. Тебя даже этому не научили, курсант?! Наряд вне очереди!
– Вы не станете делать этого.
Зрачки Соловьёвой занимали почти
– Конечно же, стану. Ну и какого чёрта вы здесь делаете, если даже не можете быстро одеться? Что вы будете делать там, когда начнётся обстрел, а?
– рявкнул он.
– Вы пришли в это училище. И я тоже, к огромному сожалению, пришёл сюда. Хватит буравить меня своими глазищами! Уж поверьте, я сделаю всё, чтобы выбить дурь из ваших голов.
Он повернулся спиной к строю, чувствуя, как она сжигает его взглядом. Не сжигай, Соловьёва, скажи всё, что ты думаешь...
– Сколько можно издеваться над нами?!
– голос не её. Это истерично всхлипывала Осипова. Это неинтересно.
Прикрикнув, как следует, так, что эти бабы испуганно прижались к стене, и раздав наряды, он снова посмотрел на стрелку секундомера. Что же, подождём ещё часик, а потом можно и повторить. Спать не хотелось. Ничего не хотелось.
– Отбой.
Утром он всё-таки поплёлся к мозгоправу, почти не чувствуя недосыпания. Только привычное чувство лёгкости в голове и руках. В кабинете, обставленном до тошноты миленькими цветочками, сидела довольно молодая женщина. Когда Антон вошёл, она одарила его миролюбивым взглядом. Он уже видел их. Мозгоправы всегда делают только одно: разъясняют ему его право быть безвольным, несчастным и жалким. «Если захочется устроить истерику, - говорят они, - не отказывайте себе в этом». Согласно их словам, Антон без проблем должен сесть в кабинете начальника училища и разрыдаться, наматывая сопли на кулак и жалуясь Звоныгину на своё нелёгкое прошлое.
– Антон Александрович? Я вас давно жду, - улыбнулась женщина, указывая на кресло. Он содрогнулся. Огромное, почти в полкомнаты кресло. Зелёное. С подлокотниками. Игнорируя липкий страх, Антон сел на стул напротив неё.
– Ну, хорошо. Меня зовут Кометова Юлия Леонидовна, я психолог, - улыбнулась женщина, сцепляя руки в замок.
– И я просто хочу побеседовать с вами.
Она начала показывать ему идиотские картинки, на которых была изображена какая-то хрень, и приставать с вопросами, что он видит на них.
– Ничего, - пожал плечами Антон, рассматривая очередное чёрное растёкшееся пятно. Кто-то разлил краску, а он должен рассматривать это?
– Ну, хоть какие-то ассоциации эта картинка у вас вызывает? Что это?
– Пятно.
– Пятно? И всё?
Пятно было похоже на шприц. Совсем чуть-чуть. Антон пожал плечами.
– Да.
Заставив его пересмотреть ещё сотню картинок и нарисовать какие-то кружки и точки, она дала Антону идиотский тест с вопросами вроде «когда вы в последний раз были на море». Он ответил, что два месяца назад. О том, что он со своей диверсионной группой потопил там американский корабль,
– Как вам работается, Антон Александрович? Чувствуете что-нибудь особенное, может быть?
– поинтересовалась мозгоправ.
– Ничего, - ответил он, рисуя очередной кружок.
– Ничего особенного?
– Ничего вообще.
Антон сразу пожалел. Потому что она уставилась на него взглядом давайте-поговорим-об-этом.
– Ну, а как девушки? Они у нас непростые, - улыбнулась она, отчего-то не спросив о чувствах.
Они не непростые - они тупые.
Спутанные волосы, красные глаза, зрачки на всю радужку. И лилия.
– Всё нормально.
– И всё же у вас с ними проблемы, - сказала она всепонимающим тоном.
– Вы решили это по вашим картинкам и точечкам?
– съязвил он.
– Нет. Догадалась, - она улыбнулась.
– Ваше неприятие к девушкам чувствуется. Что на тех же самых картинках и точечках, что в личном общении. Но вы, должно быть, пережили какую-нибудь личную трагедию.
– Должно быть, - Антон поставил последнюю точку.
– Я могу идти?
– Послушайте, можно не любить конкретную женщину, но ведь женщины вообще - разве это не прекрасно?
– мозгоправ улыбнулась. Господи, сюда бы Макса — обсуждать проблемы женской красоты.
– Они приносят в мир тепло и жизнь. Вот послушайте, все самые прекрасные слова в нашем языке ведь женского рода: любовь…
Его последняя любовь умерла в Лондоне семь лет назад.
– …семья…
Мама. Лёха. Даже отец.
– … вера…
… в снаряды. Больше на этой земле уже верить не во что.
– Война. Кровь. Боль. Пытка. Ненависть, пустота, смерть, темнота, бездна, пропасть, пуля… Мне продолжить?
– Антон встал и взял со стола фуражку. Мозгоправ смотрела на него чуть укоряюще.
– Вам нужно какое-то спокойное занятие. Я очень настоятельно рекомендую вам слушать классическую музыку. Конечно, никто не просит вас ходить каждый день в консерваторию…
В этот момент у двери раздался какой-то шум, плеск, и в кабинет ввалилась Соловьёва с испуганным лицом. Что-то пробормотав, она принялась вытирать лужу, которую расплескала. Неуклюжая уродина. Наклонилась. Кресло скрывало её ноги, но спину Антон увидел отчётливо: маленькие позвонки, проступавшие сквозь форму. Совсем игрушечные. И растрёпанные волосы - не по уставу.
– Я мыла пол в лаборантской, вот хотела здесь помыть, но я разлила, я нечаянно, я сейчас вытру…
– Зат.. молчи, Соловьёва. Вытирай и проваливай, - раздражённо сказал он, покосившись на мозгоправа.
Она пришла и увидела его здесь. У этого кресла. Как будто у него что-то не в порядке с психикой.
– Татьяна, ты же играешь на фортепиано?
– вдруг поинтересовалась психолог.
Антон посмотрел на Соловьёву со всей злостью, с которой мог. Сжал кулак. Замораживая. Чтобы она не двигалась. Чтобы не смела сказать…
– Да, - выпалила она, вздёргивая свой подбородок и победоносно глядя на Антона. Маленькая сволочь.
– Играю.
– Прекрасно. Ты ведь как раз на втором? Будешь играть Антону Александровичу три раза в неделю что-нибудь спокойное, предположим, договорились?