Чёрный лёд, белые лилии
Шрифт:
Jess Glynne – Take Me Home
Летит, кричит что-то, ловит ветер всем своим гладким, упругим телом, широким крылом поводит… И как это им не страшно? Этим птицам белым. Куда они летят? Как не боятся отправляться через бескрайний океан куда-то в неизвестность? Разве не страшатся не долететь, лишиться сил, упасть в холодные зимние волны? Камнем пойти на дно…
Да ведь они такие же… Учились, росли, жили, ждали, как эти птицы, дня, когда можно будет расправить крылья, податься навстречу солёному ветру, отдаться его струям, начать жить - жить по-настоящему!
Пытаясь встать, Таня играла со своим сознанием в увлекательную игру - «успей или отключись». Интересная. Если поднимешься на ноги до того, как потемнеет в глазах и заломит рёбра, у тебя есть шанс на них удержаться. Но в этот раз, похоже, удача была не на её стороне, и Таню, стоило ей принять хоть сколько-нибудь вертикальное положение, сразу же повело в сторону, деревянные доски пола перед глазами помутнели… Её мягко подхватили подмышки - и для того, чтобы знать: это Антон, не нужно оборачиваться или что-то спрашивать.
– Я что, не по-русски сказал, Соловьёва?
– сипло проворчал он, усаживая её обратно.
– Никаких больше… В трюме запру, если не можешь нормально сидеть на пятой точке! Что тебя, ни на минуту оставить нельзя?
Снова усадил её, подогнув кусок какой-то грязной рогожи так, чтобы не сидеть на голых досках. Прислонил спиной к трубе. Таня примиряюще вздохнула, закрывая глаза и заворачиваясь в чей-то ватник (и откуда он его взял?) чуть сильнее. Раздражённая интонация Антонова голоса тут же сменилась на обеспокоенную:
– Замёрзла? Хочешь вниз?
– Нет!
– тут же вскинулась Таня.
– Я же не крот! Скоро ослепну от темноты… Не замёрзла. Посиди, Антон. Посмотри, так хорошо… Куда ты ходил?
Впервые за две недели бесконечного плавания сегодня он вывел Таню наверх, из этого сырого, тёмного, пропахшего почему-то железом трюма на не менее сырую, но значительно более привлекательную палубу. Посадил, закутал, прислонил, сказал: «Хотела свежего воздуха - дыши. Только чтобы ни шагу отсюда. Скоро приду». Не было Антона долго, и за время его отсутствия Таня успела (не без помощи какой-то сердобольной медсестры) добраться до борта. Посмотреть…
Океан. Так долго мечтала посмотреть на него! Кажется, всю жизнь мечтала… Но сейчас почему-то, увидев бесконечную серо-синюю беспокойную гладь под дождливо-холодным небом и почувствовав резкий порыв ветра, ощутила не так много. Грудь сдавливал противный надрывный кашель. Сил не было смотреть, глаза резал яркий дневной свет, хоть солнце и пряталось за влажными низкими облаками. Сил не было чувствовать... Хотелось Антона, спать и чтобы больше ничего не болело. А океана, неба - ничего не хотелось...
Но чайка была красивой. Именно за ней, одиноко парящей под седыми облаками, и следила Таня последние минут десять, пока Антон не
– Скоро Нарьян-Мар, - спокойно сказал Антон где-то над ухом, и Таня блаженно кивнула: ну, Нарьян-Мар так Нарьян-Мар, очень хорошо, главное, что ты и я здесь, и вместе, и чайка где-то там, и всё хорошо...
– Я думаю, меня арестуют там, - тише.
Несколько секунд, чтобы услышать. Ещё пару, чтобы понять. Голову подняла Таня мгновенно - сна ни в одном глазу.
– Что?
Подбородок у него острый, заросший. Ветер, холодный, сырой, облизывал лицо Антона со всех сторон. Брови чёрные…
– Но прежде, чем это случится, я успею связаться с твоим отцом. Он должен будет забрать тебя в Архангельске. Поняла? Тебе надо в Петербург, Таня. Ты любой ценой должна будешь туда попасть, а дальше…
– Антон!
– беспомощно прервала его Таня и не узнала своего голоса.
И ветер сразу перестал шуметь. Только кровь в ушах стучала. Он сидел. Смотрел вбок куда-то, на океан, должно быть, кусал обветрившиеся губы, мял в пальцах что-то. И Таня смотрела.
Смотрела. И никак понять не могла.
– А чего ты ждала?
– вдруг скосил он на неё тяжёлые, зимние глаза, чем-то вдруг неожиданно незнакомые, пугающие и знакомые одновременно. Где-то когда-то видела в нём она этот тяготящий, нудящий, страшно-загнанный, как у пойманного волка, огонёк в глубине черноты - только где же, когда же и почему так страшно это?
Зло сжал зубы, продолжил, нахмурившись и не глядя:
– Я тебе говорил, Таня. Говорил, что со мной не может быть просто. Всё время предупреждал! Ты никогда это не слушала! Чего ты ждала? Ты же знаешь… Ждала, что по головке погладят и за храбрость наградят?
– Я… - совсем растерявшись, почти задохнулась она.
– Да ничего я не ждала! Антон, я… Да что случилось?
– Да то, что мы побывали в тылу у врага! Что мы там делали? Кто скажет? Никаких документов, подтверждающих личность, у нас нет. Никаких документов о том, что мы выполняли задание, у нас нет. Кто что подтвердит? Как звали того капитана, который инструктировал нас? Кто даст гарантии, что американцы нас не завербовали? Кто скажет, что мы не предали Родину?
– быстро говорил он, нечётко выговаривая слоги и всё сильнее ломая длинные красивые пальцы.
Снова воздуха не хватало.
– Чушь какая-то… - пробормотала Таня, захлёбываясь и словами своими, и сизым мокрым туманом, и ветром дождевым, и чем-то странно-страшно незнакомом во всём Антоновом облике.
– Чушь?!
– Но мы ведь… Мы ведь, Антон, мы ведь выполняли важное задание! И выполнили его! Чуть не погибли!
– Если бы кому-то было дело до этого, - скороговоркой выдохнул он.
Тихо стало. Где-то у борта переговаривались плохо одетые люди. И волны были слышны. Звук красивый - как железный борт рассекает волнующуюся воду.