Чёрный лёд, белые лилии

Моисеева Ольга Романовна

– Я тебя, Таня, не узнал, - вдруг негромко признался он, голову наклонив.

Таня не знала, что сказать; сталь у него в голосе и стекло…

– Темно было, - ещё тише сказала она, будто пытаясь оправдать его. И себя - свою худобу, свои шрамы, свою болезнь, своё некрасивое, слишком несчастное лицо.

– Не поэтому.

Тихо.

– Ну, Ригер, холодно же, она больная совсем, что ты стоишь, бери, - вдруг рассердился папа. Поцеловал Таню в висок, добавил осторожно: - Я сделаю всё, что смогу. На тебя не должны… очень давить. Я поговорю, с кем надо, и всё доходчиво объясню.

Но тебя всё равно вызовут. Не исключено, что очень скоро. Ты к этому должна быть готова. Ничего не бойся, не волнуйся, ты просто должна… Ну, расскажи им…

– Антон сказал мне, что говорить, - прошептала она, прикусив губу.
– Папа?..

– Я помню, - нахмурился, совсем брови сдвинул.
– Это сложнее. В ФСБ могут многое, но не всё. Все эти структуры, которые с такими делами разбираются, как у него, - они очень не любят, когда в их работу вмешиваются. Но я говорил тебе, Танюша: всё, что смогу. Я не всесилен, но всё, от меня зависящее… - он тяжело вздохнул, посмотрел в сторону и снова перевёл взгляд на Таню: - Я понимаю твой страх. Это может закончиться чем угодно. Но и я, и мои ребята - мы сделаем всё, чтобы самого страшного не случилось. И ты тоже. Если не будешь слишком беспокоиться. Договорились?

– Договорились, пап.

– Ну, славно. Я поехал. Ригер, да что ты застыл? Бери её и дуй внутрь, она же еле стоит!

–

Долго ждать не пришлось: забрали её из госпиталя.

Врач, совсем молодая ещё, одних, кажется, с Антоном лет, вероятно, только институт закончила или работала в гражданских больницах. По крайней мере, другого объяснения тому, с каким ужасом взглянула она на неё, кое-как стянувшую с себя одежду, Таня не нашла. Посмотреть, наверное, было на что: по ней и правда анатомию скоро можно будет изучать.

Она и сама много нового узнала о себе. Сто семьдесят один сантиметр роста, пятьдесят два килограмма веса, выпирающие некрасивые рёбра и палкообразные худющие руки. А если посмотреть в зеркало над раковиной, можно увидеть сизую кожу с сиреневато-жёлтыми пятнами синяков. Вот на правом плече длинная полоса - это шрам от ножевого, которое получила она в Алиной палатке. На ладони, тоже правой, по краям белёсо-розовые разводы - это ожог всё оттуда же. На левой руке, повыше локтя, тоже видно кривой след: там едва ей полруки не оторвало осколком, зашивали целый час. И ещё два кругляшка, до сих пор как следует не заживших, - очень памятные… Один - чуть ниже рёбер, слева. Второй - справа, ниже ключицы. Те самые две пули, после которых она едва не отдала Богу душу.

Хорошо хоть Ригер переодеться что-то привёз: не так страшно смотреть.

Взяли кровь. Таня испугалась, будет ли она идти - ничего, пошла. Очень внимательно послушали грудь, сделали рентген и флюорографию.

– На фронт вы не поедете, - тихим голосом сказала ей врач, вздохнула как-то рвано и покосилась чересчур, право, сочувствующе.
– Вам пришлось… Ну, словом, конечно, вам всё подпишут, само собой. Само собой. Будете учиться спокойно, не поедете больше. Не волнуйтесь.

– Я не волнуюсь, - Таня покачала головой.
– А кашлять я скоро перестану?

Врач начала объяснять ей что-то очень сложное; Тане по-прежнему хотелось спать, и понимала она

не очень, да и понимать особо не хотела, поэтому даже перебила, правда, тут же извинившись:

– Я только хотела сказать, это не навсегда, да? Я вернуться на фронт смогу, когда это пройдёт? Ну, не сейчас, а через, может, пару месяцев или полгода?

Стало тихо; тикали где-то в коридоре часы. Врач смотрела на неё через плечо широко открытыми от ужаса глазами.

– У вас… - она кашлянула, несколько раз моргнула, и только потом заговорила: - У вас действительно пневмония, я полагаю, долевая, но это можно только по снимкам будет сказать. Вам нужно обязательно лечь в стационар, пропить курс антибиотиков - каких именно, я вам скажу после того, как будет результат мокроты, скорее всего, цефалоспорины или фторхинолоны. Но вам в любом случае…

Тогда-то за ней и пришли.

Стучать, конечно, не стали, но Таня стесняться почти разучилась. Не торопясь и чувствуя лишь неприятное покалывание в груди, она натянула майку и уставилась на мужчину лет тридцати, застывшего у порога.

– Соловьёва Татьяна Дмитриевна?

– Так точно.

– Прошу вас следовать за мной.

–

На неё не давили, вопреки опасениям папы, вовсе - а лучше, право, давили бы. Может, тогда не так паршиво чувствовала бы она себя и не так об Антоне бы волновалась.

Немолодой, худощавый, лет пятидесяти полковник с проседью в волосах, сидящий за столом, изредка бросал на неё внимательный, острый взгляд из-под очков. Задавал вопросы не он, записывал ответы - тоже; для этого тут же сидел штатский попроще. Он вообще не проронил ни слова, пока Таня, отвечая на очередной вопрос о том, как она попала в эвакуацию, не сказала:

– Во Владивостоке я заболела воспалением лёгких, была практически без сознания. Как оказалась на пароходе, не знаю.

Полковник, сложив пальцы домиком, неожиданно мягко посмотрел на неё и, почему-то чуть улыбнувшись краешком рта, произнёс:

– Очевидно, вы попали в эвакуацию по чужим документам, потому что в эвакуационных списках вас нет, - он заглянул в какую-то бумагу прямо перед собой.
– Верно?

– Так точно.

– Тогда по чьим документам вы были эвакуированы и как они к вам попали?

– Не могу знать.

– Прекрасно, - даже как будто с восхищением сказал он. Поднял брови, снова скрестил пальцы и повторил: - Прекрасно…

И взглянул на Таню пристально, даже, ей показалось, с интересом. Она вздрогнула: держать себя в руках, ничего лишнего не говорить. Только то, что спрашивают. Моя хата с краю, ничего не знаю. Так будет лучше для всех. Для всех. Ты ничем не можешь сейчас помочь Антону. Только своим молчанием.

– А со старшим лейтенантом Калужным Антоном Александровичем вы знакомы?
– спросил он ещё мягче, тише и всё с той же лёгкой улыбкой.

Таня вздрогнула.

– Так точно.

– Откуда?

– В ПВВКДУ он был начальником моей роты, а затем, на фронте, как я говорила, он руководил заданием.

– Прекрасно… - ещё один долгий, пронзительный, даже смеющийся взгляд.
– Прекрасно, Татьяна Дмитриевна. Охарактеризуете его, если это вас не затруднит? Вы бы очень помогли следствию.