Черный смерчь (главы из романа)

Логинов Святослав

Через щель между неплотно задвинутыми плахами проскользнул Роник мальчуган лет шести, приставленный смотреть за умирающим Матхи. Подбежал к вождю, коснулся руки:

– Шаман зовет, срочно!

Еще и этот суется под руку! Не совет, а бабьи поседелки! И Матхи туда же - небось опять примется стонать: найди нефритовый нож. Лежит, мол, на дне Великой в глубокой яме среди песка и ила, а рядом омутинник скорчился, нянчит покалеченные пальцы, копит злость. Нашел время сказки рассказывать!..
– Тейко подавил желание дать постреленку леща и лишь бросил вполголоса:

– Скажи Матхи, что мне недосуг. Завтра зайду.

Теперь предстояло объявить, что делать с чужаками. Тейко потер лоб и произнес,

глядя в заросшие волосьями лица.

– Пока мы не решим, как поступить с вами, вы будете жить в гостевом доме, вас будут кормить и поить. Но оружие вы отдадите нашим воинам.

Лишка перевела сказанное, волосатые склонили головы, соглашаясь. С тонким скрипом поползли в пазах тяжелые плахи, открывая проход к домам. В стороне, среди кустов терновника надрывно завыл собачий вожак Турбо.

* * *

Летние ночи на Великой стоят темные, и сторожевой костер возле ворот не может рассеять мрак. Очаги возле домов потушены, лишь в загнетках сохраняется огонь, чтобы с утра сразу вздуть очаг. А уж в самих домах летом огня вовек не бывало - огонь в доме среди ночи горит, значит пожар в округе бродит. И уж подавно никакой светец не нужен в круглой землянке, где на старых изношенных за долгие годы шкурах лежит слепой шаман. Зачем незрячим глазам свет?
– он и без того правду видит. Горькую правду, какой только ясновидящий может в глаза смотреть. Видит Матхи - беда пришла, следом горе торопится. Облизывает желтые клыки ненасытный Хурак, за ним Жжарг пожиратель детей маячит. Вошла неведомая опасность в селение, а вождь на зов не явился. Никто не пришел к слепому чародею. Хотел Матхи сам подняться, выйти к людям крикнуть всполох, но горячо сверкнуло в голове искристое пламя, и отнялись ноги, пропал голос. Тяжкая мука - видеть и не мочь. Нет горше казни чем знать, что не сумел оградить близких людей. Много лет волочил Матхи на совести прежний грех, а теперь к нему новый прибавился. Когда-то из-за Матхи лишился род волшебного оружия. Один Ромар знал тогда правду, но не сказал никому, оставил шамана наедине с совестью. Зря оставил, кто раз непригоже поступил, тот и второй раз протоптанной тропкой пройдет. Вот оно, подошло время, когда людям потребуется вся их сила, а вождь шаману не поверил. И вчера не пришел, когда у ворот творилось что-то страшное. А Матхи там не было, остался лежать, придавленный болезнью. За такое не прощают да и сам себя не простишь. Должен был встать, должен крикнуть. А теперь - поздно жалеть...

Лежит слепой шаман, придавленный немощным телом, а колдовским взором видит, как сдвигается в сторону шкура, как презрев заклятия, проскальзывает в круглую землянку темная фигура. Пестрой желтизной блеснули во тьме чужинские глаза, растянулся в улыбке широкогубый рот.

– Ты учуял меня, слепой колдун?
– безмолвно спросил призрак, склоняясь над парализованным колдуном.
– Я тоже почуял тебя. Но я сильнее и успел ударить раньше. Ступай и скажи своим предкам, что потомков у них больше не будет.

Чужая рука сдавила горло, медленно, не торопясь, желая почувствовать каждое биение умирающей жизни. Матхи не дернулся, не застонал. Не было сил сражаться ни за свою, ни за чужую жизнь, хотя мудрый слепец знал, что за такое быть ему неприкаянным духом, что плачут по ночам над своей и чужой судьбой.

Потаенно усмехнувшись, убийца покинул землянку шамана, незримой тенью шмыгнул к Гостевому дому, возле которого даже караула выставлено не было. Непотревоженная тишина висела над спящим селением. Утром люди увидят, что слепой шаман перестал дышать и ушел к предкам. И никто не заподозрит дурного.

И лишь когда ждущая тишина сменилась тишиной спящей, в глубине осиротевшей землянки шевельнулась еще одна тень. Шестилетний Рон, о котором в суматохе все забыли, выбрался из

закутка и поспешил на улицу. Он понимал, что только что совершил преступление. Не бросился на врага, не погиб, защищая учителя. Ни один воин никогда не поступит так. Но об этом Рон не думал. Потом ему скажут, правильно ли он поступил, а сейчас надо довершить задуманное. Он не воин и не шаман, он мальчик на выученьи. И сейчас ему приходится действовать там, где не разобрался могучий Тейко и погиб мудрый Матхи.

Незримой тенью Рон проскользнул между домов, поднялся на пристенок у частокола, зажмурившись от страха, спрыгнул вниз. Земля больно ударила по пяткам, но Рон, сдержав вскрик, поднялся и захромал к Старому ручью. Нетопырь рваной тенью пронесся над головой, скрипуче крикнула пустельга. Звезды - глаза небесных волков, смотрят в разрывы между тучами, высматривают, что творится на земле в этот час. Мать рассказывала, что ночами вокруг селения бродит ощеренный Жжарг, ждет, не вылезет ли кто из малышей за стены на поживу кровожадному демону. От него не спрячешься небесные волки увидят и укажут демону, куда надо спешить.

В темноте мигнули два красных глаза, уставились на замершего мальчишку. Потом ночной воздух подсказал, что рядом живое теплое тело, запах мокрой шерсти коснулся ноздрей. Холодный нос ткнул беглеца в плечо.

– Турбо!
– прошептал мальчик, погладив мокрый взъерошенный бок.
– Как хорошо, что ты пришел, с тобой я не пропаду...

Вдвоем они вышли к заводи, куда днем бегали по-воду посланные матерями детишки. Турбо, наклонившись к воде, начал лакать. Рон выждал, пока ручей успокоится, провел над гладко струящейся водой ладонями, начал, запинаясь, читать заклинание, которого ребенку произносить вовсе не следовало. Старый Ромар говорил, что прежде такого волшебства в мире не было, а после смерти Кюлькаса с водой много чудного происходить стало. Вот и это заклинание - с виду простое, а на него теперь вся надежда. Утром проснется шаман Калюта или всезнающий Ромар, подойдут к реке или ручейку вымыться со сна, или просто напиться, а из текучей воды раздастся голос шестилетнего шаманыша Рона:

– Беда! Чужинцы пришли, оборотни! Матхи убили, вождю глаза отвели... Чужинцы в селении!

Глава 2

Притомившийся за день лик Дзара касался древесных вершин. Здесь, на севере, вечера были невиданно длинными, еще не один час пройдет, прежде чем опустится на землю недолгая тьма. А до этого солнце так и будет просвечивать сквозь листву, потом на полнеба раскрасуется закат полный обманчивого света. Длинный вечер - много времени для негромких вечерних воспоминаний, усталых, как и сама вечерняя земля.

Уника, прикрыв глаза, сидела возле вросшего в землю серого камня и слушала тишину. Другой бы не посмел вот так сидеть в лесу: беспечного здесь мигом сделают безжизненным, - но ей можно многое, что недоступно прочим. Ни один зверь, ни единый дух или странное существо не посмеет подойти к ее дому без специального зова. Самовольно прийти может только человек, но кому ходить в этакой глухомани? К тому же, заклинаний кругом наплетено курчавке впору, как сказал когда-то Ромар.

Дом громоздился за спиной, такой же нелепый, что и прежде, но давно ставший знакомым до последнего бревнышка в стенах. За шестнадцать долгих зим ни единое бревно не раструхлявилось, ничто не поветшало, надежно заговоренное от действия непогоды и времени. Также щерятся на подходящих клыкастые черепа, также кудрявится у застрех почерневшая от копоти береста, которой покрыто жилище. И не прохудилась крыша, не прогнила, не протекла. Стоит избушка на двух еловых пнях и всякий готов подумать, будто не падает она только оттого, что не может решить, на какую сторону завалиться. Так и будет она стоять, покуда сохранно на земле старое женское ведовство.