Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка
Шрифт:
Вечером того дня благородные мужи пригласили Темучина в свой круг. Они надели самые дорогие платья, и огонь костров освещал их красные, синие, зеленые и желтые праздничные наряды из блестящего шелка, которые привозили торговцы из далекого китайского царства и выменивали на наши лучшие товары. Почти все эти благородные мужи были старше Темучина, у некоторых седые волосы спадали на загорелые щеки, а седые пряди — признак мудрости.
Я сидел вместе с Бохурчи, сияющие глаза которого, казалось, уже видели, что вот–вот произойдет, во втором ряду, за благородными мужами; мы хотя и ближайшие друзья Темучина,
— Мы хотим сделать тебя ханом, — сказали благородные и мудрые. — Если ты, Темучин, согласишься стать нашим ханом, все мы, острие твоего копья, вонзимся в земли твоих врагов, отнимем у них самых лучших женщин и девушек и их дворцовые шатры, мы пригоним к тебе их крутозадых и быстроногих холощеных жеребцов. Когда ты, Темучин, будешь охотиться на дикого хитрого зверя, мы, весь наш круг, первыми будем подгонять тебе его. Мы сгоним к тебе все пасущиеся в степи стада. Мы приведем к тебе все табуны отъедающихся на сладкой траве лошадей. А если мы в дни битвы не подчинимся твоему приказу, вырви у нас из рук все наше добро, отними жен и наложниц и брось наши черные головы на землю! Если мы в дни мира нарушим наш союз, оторви нас от наших воинов, наших жен и детей и сошли в безлюдные земли. Мы хотим сделать тебя с сегодняшнего дня нашим ханом, и пусть имя тебе будет Чингисхан.
Темучин поднялся со своего места, покрытого белой лошадиной кожей, и ответил:
— Все вы, собравшиеся здесь, решили прийти ко мне и избрать своим ханом. Если Небо будет хранить меня и ниспошлет мне помощь, то все вы, мои первые сторонники, станете моими счастливыми соратниками.
В знак благодарности Темучин, который отныне будет носить имя Чингисхан, повелел привести в круг белого жеребца, которого разрубил мечом на две половины. После этого обряда жертвоприношения Вечному Синему Небу вперед вышли повара и сказали по обычаю нашего народа:
— Да не иссякнут утренние яства и напитки, да не будет конца и пиршеству вечернему!
В круг входили все новые люди, славили молодого хана и предлагали ему свою силу, свою ловкость и свое трудолюбие.
Один из них сказал так:
— Я буду варить суп из двухлетнего барана и утром приносить его не слишком рано, а к вечеру не слишком поздно. Я буду стеречь меченых овец и следить, чтобы повозка с едой для хана всегда была полным–полна.
Другой поклялся:
— А я позабочусь о том, чтобы осевые шкворни закрывающихся повозок никогда не вываливались, чтобы повозки, идущие по колее, никогда не ломались. Я буду следить, чтобы все юртовые повозки всегда были в целости и сохранности.
Третий предложил:
— Я буду надзирать за приставленными к юртам слугами.
— А я, — воскликнул длинноволосый юноша, — размозжу грудь любому непочтительному наглецу!
За ним из толпы в круг пробился низкорослый, крепко сбитый человек средних лет:
— Я буду собирать твое добро, как крыса. Как черная ворона, буду приносить к юрте все, что лежит снаружи несобранным. Я буду укрывать тебя от холода, подобно теплому войлочному одеялу. Я огражу твою юрту от всех ветров, подобно круговому войлочному щиту.
Все возвеличивали молодого хана, прославляя на все лады его хитрость и мужество, и кумыс лился потоками. Около полуночи Темучин выбрал из храбрецов тринадцать военачальников, и среди
Глаза Бохурчи засверкали, и он воскликнул:
— Мой хан и все, кто стал с ним рядом! Пойдемте к озеру Санггур. Я хочу показать вам, какой клятвой мы клянемся.
И все благородные мужчины, женщины и дети последовали за Бохурчи, все собрались у озера Санггур, любопытствуя узнать, какая клятва пришла на ум пылкому Бохурчи.
Небо было безоблачным, звездным. Бледный серп месяца поглядывал на нас с высоты. Недвижные кусты и травы стояли в каплях росы.
Собравшиеся молчали.
Бохурчи приблизился к берегу и столкнул в воду носком сапога свисавший у невысокого кустика ком рыхлой земли, который сразу развалился на несколько частей, намок и затонул. Сначала на поверхности озера в этом месте еще плясало несколько пузырьков, но их быстро унесло течением.
— Пусть так будет с каждым из нас, кто нарушит священную клятву! — проговорил Бохурчи.
Он выхватил из ножен свою саблю, и остальные двенадцать военачальников поступили так же. Тринадцать сабель блеснули в лунном свете и со звоном коснулись поднятой сабли Чингисхана.
Потом привели злого юртового пса, у которого, как и у всех юртовых псов, были отрезаны уши, чтобы волки не могли в драке в них вцепиться. Бохурчи отрубил псу голову и швырнул ее в Санггур, сказав при этом:
— Пусть эта судьба постигнет каждого из нас, кто нарушит священную клятву!
И снова со звоном соприкоснулись тяжелые сабли.
Торжественную тишину нарушил только вой нескольких волков, донесшийся из мрачных теснин у горы Гурелгу.
Чингисхан сказал:
— Наш шаман Гекчу, наш умудренный годами прорицатель, прочел однажды ночью у костра по бараньей кости имя Чингисхан. У того же костра мы узнали, что скоро явится герой, который сплотит вокруг себя распавшиеся монгольские племена. А потом к нам пришел мудрый Хорчи и рассказал о снежно–белой корове, а от безрогого приблудного быка мы узнали, что небо и земля сошлись на том, что владыкой будущего царства станет Темучин. Поэтому я соберу все живущие в войлочных юртах племена в единый монгольский народ. В степи установится порядок, после долгих войн наступит вечный мир. И люди из далекого китайского царства, торговцы, похожие на вороватых сорок, хитрых и жадных, не смогут нас больше обманывать и насмехаться над нами только потому, что мы живем в юртах и кибитках и кочуем от пастбища к пастбищу, а они — в больших городах, в каменных домах и за каменными стенами.
Люди возликовали при этих словах сына Есугея, молодого героя, который дал слово установить в степи порядок и принести ей мир.
И вдруг Чингисхан заметил среди толпы меня. Его глаза словно сказали мне: «Как я мог совсем забыть о тебе! Прости меня!» Что правда, то правда, в последнее время у нас было мало общих дел и забот. Может быть, потому, что круг его друзей стал куда шире. А может быть, еще и потому, что я дни и ночи проводил с моим Золотым Цветком. Но я не считал, будто обо мне забыли, не чувствовал себя ущемленным и уж тем более ни в чем его не упрекал; я уважал его за справедливость и ум, как мой отец уважал Есугея. Выходит, я следовал примеру моего отца. На что же мне было жаловаться?