Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка

Давид Курт

На другое утро высокое посольство прибыло в наш лагерь. Шестнадцать человек, шестнадцать маленьких мужчин, быстроглазых, узколицых и скорее бледных, чем желтых. В седле они держались очень уверенно.

Я дожидался их у начала маленькой улочки, которая вела к дворцовому шатру. Вдоль всей этой улочки стояли жертвенные алтари, на которых пылал огонь. Каждый, кто желал посетить хана, должен был пройти сперва мимо жертвенных алтарей, пройти сквозь огонь, чтобы очиститься от недобрых мыслей и злых умыслов.

При их появлении Чингисхан не поднялся,

а остался сидеть на белой лошадиной шкуре и лишь слегка нагнулся вперед, переводя взгляд с одного посланца на другого и внимательно наблюдая за тем, как каждый из них занимает отведенное ему место.

— Принимать столь важных и высоких послов для меня и гордость и честь, — сказал хан, — Вы будете моими гостями, а кто мой госта, тот мой друг.

Когда слуги стали наполнять сосуды для питья, Борта и мать Темучина вместе встали и подошли к большой чаше для вина, чтобы собственноручно передать их послам.

Хан провозгласил здравицу в честь великой империи Хин. Потом встал один из послов, немолодой уже человек в платье солнечно–желтого цвета, и передал подарки: ожерелье из жемчуга, золотые кольца с красными камнями, посуду из фарфора и шкатулку из слоновой кости. Он осведомился о здоровье хана, о том, множатся ли его стада, и о том, намерен ли хан зимовать у этого озера, у этих гор или намеревается найти новое место для зимнего лагеря.

Новое место? Темучин бросил на меня быстрый взгляд. Я покачал головой, давая понять, что этот вопрос не должен вызывать его гнева, потому что китайцы задали его не для того, чтобы унизить нас за кочевой образ жизни. В конце концов, император послал их с каким–то своим поручением, а не для того, чтобы нас оскорбить.

Задав свои вопросы, послы ждали, что скажет хан.

— Я слышал от купцов, будто в вашей империи есть большие дома, которые плавают по рекам? Это правда?

— Это правда, досточтимый хан, — ответил один посол, не изменившись в лице, хотя мне почему–то показалось, что этот вопрос его позабавил.

— И еще я слышал от купцов, будто в вашей империи есть пути и дороги, которые идут поперек рек, не касаясь при этом воды. Это тоже правда?

— Это тоже правда, досточтимый хан. Эти дороги мы называем мостами, они ведут с одного берега реки на другой и способны нести на своей спине любой груз.

— Они из тяжелых камней?

— Да.

— А кто приводит в движение дома на реках? Кто посылает их вверх по течению?

— Ветер, досточтимый хан.

— Ветер, — повторил хан, бросив на меня недоумевающий взгляд.

На этот раз я не смог ни покачать головой, ни кивнуть, потому что и сам не знал, правда ли то, что сказал посол, или нет. Ветер, сказали они, ветер! И поскольку я опасался, что этот ответ хана рассердит, я быстро проговорил:

— А почему бы и не ветер, мой хан? Разве не ветер раздувает своим дыханием наши костры? Почему бы ему не гнать вперед и большие дома по реке?

Темучин улыбнулся:

— Я слышал, мои дорогие гости, что в вашей империи не так много

всадников, как у нас в степи, и что ваших благородных господ носят в позолоченных повозках?

— То, о чем вам рассказали наши купцы и торговцы, правда, досточтимый хан.

— Правда, что их носят?

— Да.

— Мне непонятно, почему их носят — ведь у повозок есть колеса?

— У этих повозок нет колес, хан.

— Нет колес?

— Нет, досточтимый хан, — преспокойно ответил посол.

— Что же это за повозка без колес? Вы меня не обманываете?

Я почуял, что быть беде. Темучин вскочил с места. Я сделал ему знак, чтобы он опять сел. Чтобы улыбался, только улыбался, тонко и доброжелательно.

— Я говорю правду, — едва заметно повысил голос посол и тоже встал.

Чингисхан принял мой совет и сел. Он вдруг рассмеялся, он смеялся и покачивал головой, он смеялся так громко, что казалось стенки шатра заколыхались.

А потом, развеселившись, громко сказал:

— Мне ли не знать, что ты говоришь чистую правду. Принесите дичь! — крикнул он слугам.

И те поспешили покинуть шатер вслед за поварами.

После того как послы изъявили свою вежливость, а хан удовлетворил свое любопытство и долгая трапеза подошла к концу, посол передал хану послание своего императора. Его господин, сказал он, весьма обеспокоен. По его челу пробежали морщины озабоченности и горести. Свет солнца не радует его больше с тех пор, как большое татарское племя из степи перешло северную границу могучей империи Хин, грабит страну, убивает людей, обращает пленных в рабов и похищает все, что ему приглянется.

— Я слышал об этом, — на мгновение перебил посла хан и как бы снова обратился в слух.

Мне было легко себе представить, что он сейчас почувствовал, услышав эту весть: именно это племя татар, пригласив однажды его отца Есугея на пир, по–предательски убило его.

— Они перешли нашу границу уже в четвертый раз, — продолжал китаец. — Они принесли в нашу империю войну. Но ведь вот что происходит, досточтимый хан: всякий раз, когда наш достославный император Чан—Сун посылает против этих разбойничающих татар своих храбрых воинов, они избегают сражений и уходят в степь, куда мы за ними последовать не можем. До битв дело не доходит, а так как до них не доходит дело никогда, татары никаких потерь не несут и поэтому через короткое время опять проникают на нашу землю, не опасаясь возмездия.

— И чего же император хочет от меня? — спросил Чингисхан.

Поначалу посол решил на вопрос прямо не отвечать и сказал:

— На сей раз император решил строго наказать татар и…

— …послать за ними своих воинов, которые никогда татар не настигнут, потому что степь бесконечна?

Меня удивило, что Темучин сделал то, на что послы не решились: он насмехался над ними. На меня хан внимания не обращал, он так и впился глазами в лица китайцев.

— Мне поручено лишь передать просьбу моего императора, — ответил посол.