Чёртов палец
Шрифт:
— Ха-ха-ха! — ещё пуще рассмеялась Любонька. — Это наш кобель.
— Гм…
Сравнение явно не понравилось штабс-капитану, он сделал вид, что больше интересуется пирожным.
— А какой это ресторан? — спросила Любонька.
— Как? Вы не знаете? — удивился Блинов. — Это «Вилла Родэ».
— «Вилла Родэ»?! — широко раскрыла глаза Любонька. — Сюда же приличные дамы и честные девушки не ходят!
— Ну почему же? — сконфузился штабс-капитан. — Если с мужем или, к примеру, с кавалером…
— Нет, нет, нет! И не говорите! Приличные женщины сюда не ходят!
Блинов ещё более смешался. Заметив его растерянность, Любонька снова рассмеялась. Ей было весело, и, кода снова заиграли танго, она захотела танцевать.
— Любовь Егоровна, потанцуем лучше здесь, — предложил Блинов.
— Здесь? Но здесь же плохо слышно музыку.
—
Блинов вышел и, сделав какие-то распоряжения, вернулся. Через несколько минут внесли граммофон и пластинки. Штабс-капитан наложил пластинку, и в кабинете зазвучало танго.
— Танго! Как это мило! — воскликнула Любонька.
Блинов подхватил её за талию и увлёк в танец. Кода музыка смолкла, он снова наполнил бокалы шампанским и наложил новую пластинку. Они танцевали и пили шампанское, пока Любонька не почувствовала головокружение.
— Ой, мне, кажется, нехорошо, — сказала она. — Где здесь дамская комната?
Из соседнего кабинета доносились приглушённые завывания и взвизгивания. Блинова это неприятно волновало, но Любонька ничего не замечала.
— Вам нужно отдохнуть, Любовь Егоровна, — захлопотал штабс-капитан. — Вот здесь вы можете полежать…
Он дёрнул за кисть шнура — и завешенная бархатной портьерой ниша, давно обратившая на себя внимание Любоньки, оказалась альковом, в котором стояла необычно большая и низкая кровать. Угол одеяла был аккуратно отогнут и, обнажая сверкающее белизной и свежестью бельё, как бы приглашал в постель. На стене висели зеркало и красивый фаянсовый умывальник.
— Кровать?! — удивилась Любонька, застыв в недоумении. — Зачем же здесь кровать?
— Здесь вам будет удобнее, Любовь Егоровна, — проговорил Блинов с суетливой ноткой в голосе.
— Впрочем, всё равно… — сказала Любонька. — Голова так сильно кружится…
Она повалилась на постель, опустила веки и на минуту забылась, но, услышав чей-то неясный шёпот, снова открыла глаза. Прямо над ней нависло красное лицо штабс-капитана.
— Так вам будет лучше, Любовь Егоровна, — разобрала она странно изменившийся тенорок Блинова и вдруг почувствовала, как пальцы его трепещут, расстёгивая пуговицы платья у неё на груди.
Внезапно постигнув страшный смысл кровати, на которой она лежала, Любонька изо всех сил оттолкнула штабс-капитана и, повторяя: «Нет, нет! Никогда! Никогда!», выбежала, схватив ридикюль, в коридор, пробежала через залу и вестибюль и, подхватив протянутое ей лакеем пальто, очутилась на улице…
3
Несмотря на неудачу в «Вилла Родэ», Виктор Иванович сделал ещё несколько попыток в отношении Любоньки, но Любовь Егоровна лишь смеялась его шуткам и затыкала уши, когда он начинал разводить сантименты. Как ни увивался вокруг неё штабс-капитан, как ни пытался склонить смешливую девицу на амурную стезю, Любонька не сдавалась и однажды с хладнокровной ясностью дала ему понять, что годится он только для анекдотов и ни для чего более. Штабс-капитану сделалось досадно, он обиделся и оставил её в покое. За Любонькой последовал целый ряд дам и барышень, которых он возил на Комендантский аэродром прокатить на аэроплане. Всех этих милых особ, восхищённых немыслимыми фигурами, чертимыми в петербургском небе новеньким «Фарманом», и не успевших прийти в себя после необычных переживаний, вызывающих щекотание в желудке и мысли о десерте, штабс-капитан предупредительно угощал шоколадом и доставлял в «Вилла Родэ». Там дивертисмент, хор цыган, шампанское, успехи российской авиации и бездонные, как небеса, глаза мужчины в мундире доводили очаровательные головки женщин до высокого градуса ажитации. Чувствуя себя не то в раю, не то в облаках над ним, они доверчиво роняли свои надушенные тела в объятия героя-авиатора, намекавшего им на вечную любовь. Догадывались ли эти головки, что тела их штабс-капитан менял чаще, чем сдавал в стирку накладной воротничок к офицерскому кителю, в котором выглядел так патетически?
Вся эта чехарда с дамами, представлявшими собой лёгкую добычу, в конце концов наскучила штабс-капитану. Как истинному гурману ему захотелось более изысканного блюда, и он надумал порвать все старые связи и остановиться на одной особе, непременно аристократке, недосягаемой, как далёкая, тускло мерцающая на краю небосвода планета, неприступной без особого, утончённого подхода. Завести с ней настоящий роман, сыграть сложную партию любовной игры и сделаться в ней победителем —
12
Идеальная женщина (фр.).
4
Неожиданное сближение, случившееся между Анной Федоровной и Навроцким во время их поездки на Иматру, как ни странно, никаких последствий не имело. Князь очень скоро обнаружил, что Анна Фёдоровна, вопреки этому сближению, старается держать его на некотором расстоянии от себя. И хотя связавшая их тайна светилась в её прекрасных, устремлённых на него глазах, ему никак не удавалось перейти с ней на другой, более уместный и доверительный тон. Ему казалось, что Анна Фёдоровна стыдится того чувственного порыва, который бросил её в его объятия, и намеренно окутывает свою фигуру непроницаемой пеленой светскости, оставаясь при этом, как всегда, любезной, весёлой и даже игривой. Обычная весёлость княжны представлялась Навроцкому забором, за которым она от него спряталась.
— Феликс Николаевич, разве вы не понимаете? — сказала Анна Федоровна, закрасневшись и нахмурив брови, когда однажды, улучив минуту, он спросил её, отчего она к нему переменилась. — Тогда, у реки… это была… вспышка… слабость… как хотите. Разве такие вещи нужно объяснять?
Холодность Анны Фёдоровны приводила Навроцкого во всё большее отчаяние, но иногда ему мерещилось, что взгляд её говорил: «Подожди, ещё не время… Скоро, уже совсем скоро я буду твоя», и он ждал. Однако время шло, а княжна оставалась всё такой же безучастной к его страданиям. И тогда, преодолев охватившую его меланхолию, он решился на несвойственный его натуре шаг: взять корабль на абордаж, дерзким натиском. Но тут он вдруг увидел, что вокруг княжны неотступно вертится фигура Блинова. Когда он являлся к Анне Фёдоровне с билетом в оперу, оказывалось, что она уже идёт туда со штабс-капитаном; когда предлагал ей совершить загородную прогулку в автомобиле, выяснялось, что она уже едет за город с ним же; когда приходил к ней с букетом цветов, замечал, что у неё на столике в будуаре уже стоит не менее прелестный букет.
Так продолжалось до тех пор, пока Навроцкий случайно не узнал, что Анна Фёдоровна ездила с Блиновым на какую-то дачу в посёлке Графская, неподалёку от Комендантского аэродрома. Эта новость так огорчила князя, что нервы его не выдержали. Как ни пытался он бодриться и не подавать вида, ревность и отчаяние всецело овладели им. Чтобы как-то отвлечься, он выходил на прогулку, подолгу бродил по невским набережным, смотрел на медленное течение полноводной реки, на нагруженные дровами баржи, напоминавшие о скором наступлении зимы, на ворон и чаек, безмятежно восседавших на гранитных парапетах, на бонн, озабоченно наблюдавших за беготней подопечной малышни, но осенний город не мог успокоить его душу — она наливалась горечью и тоской. Он вспоминал широко раскрытые и обращённые на него глаза Анны Федоровны, их поцелуй на узкой и крутой тропинке у бурливой, порожистой реки, и сердце его начинало отчаянно биться, а боль и досада становились невыносимыми. Почти в бреду брёл он по незнакомым улицам и переулкам, пока, едва не падая от усталости, не оказывался у парадной своего дома. И чем противнее была слякоть после первого снега, чем короче и холоднее становились дни, тем мрачнее казался Навроцкий тому, кто случайно встречал его в это тоскливое время…