Чёртов палец
Шрифт:
Поднявшись в кабинет Шнайдера, Навроцкий застал его в отличном расположении духа, которое почему-то связал с положением собственных дел, между тем как причина благодушного настроения Ивана Карловича крылась совсем в другом: накануне ему посчастливилось «воспользоваться». Словцо это, употребляемое им в раздумьях и в разговорах с самим собой, досталось ему по наследству от родителя и заключало в себе определённый смысл, а именно: «незаметно отрезать маленький кусочек от чужого большого пирога». Короче говоря, Ивану Карловичу где-то пофартило, и поэтому с утра он наградил себя тем, что освежил гладко выбритый подбородок дорогим французским одеколоном. Вообще-то Иван Карлович был человеком экономным, роскоши себе не позволял, а в минуты неудач и финансовых провалов превращался в фигуру откровенно скаредную, отзывая себе даже в самом необходимом. Если фортуна слишком долго не предоставляла ему случая «воспользоваться», лицо его серело, в глазах потухала хитренькая улыбочка, брови опускались, и становился он
Навроцкий не сразу заговорил о деле, а, выпив предложенный ему чай, раскурил сигарку и посудачил с Иваном Карловичем о том да о сём. Известие о решении князя заложить бумаги телефонной компании Шнайдер встретил с недоумением, но, выслушав пояснения Феликса Николаевича, смиренномудро с ним согласился и даже одобрил его планы. Уже попрощавшись со Шнайдером и выйдя из подъезда его дома на улицу, Навроцкий подумал, что посвящать управляющего во все подробности операции с железной дорогой, пожалуй, было незачем. Он повернул назад, ещё раз поднялся в квартиру Шнайдера и, несмотря на всю очевидность необходимости соблюдения конфиденциальности в таком деле, взял с него слово держать всё в тайне.
Глава седьмая
1
Стояли сухие, прохладные дни. Деревья, точно поёживаясь и обречённо вздыхая под порывами жёсткого, колючего ветра, нехотя сбрасывали на газоны остатки своих роскошных нарядов. Дворники, равнодушно шаркая мётлами, безжалостно топча отжившую красоту царственных крон, воздвигали из неё жёлто-багряные погребальные пирамиды. Княжне Ветлугиной нездоровилось, Леокадия Юльевна уехала по делам в Москву, и Навроцкий коротал вечера у себя в кабинете, покуривая сигарки, перелистывая книжные страницы и предаваясь размышлениям у камина. За неполный месяц он прочёл «Воспитание воли» Жюля Нэйо, несколько книг по философии и социологии, побывал в двух-трёх концертах и однажды в опере. Каждую осень, вслед за летом, с его соблазнами, праздностью и вялостью мыслей, он испытывал какую-то особую бодрость ума и души. В эту пору, в холодные, тихие, всё более короткие дни, ему удивительно хорошо думалось, чувствовалось и мечталось. О делах же, о меркантильном заботиться не хотелось, и хотя Маевский, вопреки обещанию держать его в курсе железнодорожного проекта, давно не телефонировал, Навроцкий его не беспокоил.
В один из таких дней середины осени он услышал в телефонной трубке голос Анны Федоровны. Княжна собиралась ехать с друзьями на Иматру и предложила Навроцкому составить им компанию. Он с охотой согласился. Отправиться в путь решено было в ближайшее воскресенье рано утром.
В назначенный час он подъехал на трамвае к Финляндскому вокзалу. Друзьями Анны Федоровны оказались штабс-капитан Блинов и Любовь Егоровна Цветкова, товарка Анны Федоровны с институтской скамьи. Любовь Егоровна, или Любонька, как её называла Анна Федоровна, была девушкой восприимчивой и весёлой. Она с радостной готовностью подхватывала шутки штабс-капитана и в течение всей поездки пребывала с ним в непрестанной пикировке, поглощая, точно губка, его недюжинную энергию. Благодаря её балагурству с Блиновым, нескончаемый поток анекдотов, паузы между которыми штабс-капитан заполнял лёгким, беспорядочным ухаживанием за обеими барышнями, был не столь нестерпим для Навроцкого. Время от времени ему даже удавалось перекинуться с Анной Фёдоровной фразами, не имевшими отношения к общей беспечной болтовне. Но как только компания после нескольких часов езды в первом классе наконец добралась до Иматры и вышла на крутой берег Вуоксы, эта беззаботная, весёлая трескотня оборвалась в один миг. У них перед глазами река, стремительно вытекающая из Сайменского озера, с могучей силой обрушивалась в вымощенное каменными глыбами русло водоската, чтобы через сотню вёрст порожистых отмелей и широких разливов принести свои воды в холодную Ладогу. Они смотрели на безудержную пляску мощного тока, разбрасывающего вокруг себя пену и брызги, способного в мгновение ока убить любого, кто осмелился бы ступить в его буйные воды, и, заворожённые, молчали. Созерцание могущества природы подействовало даже на штабс-капитана, и выражение его плохо приспособленного к продолжительному молчанию лица сделалось растерянным и глупым. Да и говорить под клокот и оглушительный рёв стремнины было трудно. Они бродили по узким тропинкам, то спускаясь к самой воде, то поднимаясь на крутой берег, и без устали любовались неистовым потоком, а с высоты на них надменно взирали могучие сосны и ели, обрамлявшие алмазную реку, точно гигантские изумруды.
Скоро брызги водяных струй, радужно искрящиеся в косых лучах низкого осеннего солнца, навели Блинова на приятную мысль о шампанском.
— Господа! — закричал он, багровея от напряжения голосовых связок и предвкушения физиологического удовольствия. — Это же праздник души! Его нельзя не отметить. Не пора ли нам закусить?
И, подчиняясь энтузиазму штабс-капитана и собственному чувству голода, туристы направились в ресторан
Выслушав рассказ метрдотеля о таинственной даме в сером, пугающей постояльцев своими неожиданными появлениями по ночам, одолев изрядную порцию прекрасной свежей лососины и запив её солидным количеством знаменитого французского напитка, Блинов поглядывал на молодых дам с самодовольной улыбочкой. В яйцеобразной голове его, как видно, шла подготовительная работа, и в подходящую минуту целый выводок пикантных анекдотов должен был вылупиться наружу и поразить дам остроумием и артистизмом их вещателя. Впрочем, настроение остальных членов компании также вернулось на прежнюю легкомысленную высоту. Необычность обстановки, буйство местной природы и шампанское возбуждающе действовали на всех.
— Сегодня всё должно пузыриться! — провозглашал с комической торжественностью штабс-капитан, поднимая бокал шампанского и коротким движением головы отбрасывая со лба прядь волос.
— И пениться! — радостно вторила ему Любовь Егоровна.
— И звенеть! — уточняла, чокаясь со всеми, Анна Фёдоровна.
Навроцкий с удовольствием наблюдал, как щёки княжны зардели румянцем, а глаза загорелись весёлыми, лукавыми огоньками.
После обеда они вернулись к реке, где перед ними предстала шумная картина. В плетёных корзинах, скользивших над бурлящей пропастью по перекинутым с берега на берег канатам, в весёлом возбуждении каталась кучка русских офицеров. Один из них, самый молодой, держал высоко над головой бутылку шампанского, другой, в золотом пенсне, стрелял в неё с берега из револьвера.
— Козлов! С трёх раз не попадёте! Считайте, что проиграли пари, — во всё горло кричал из корзины светловолосый подпоручик.
— А это мы сейчас увидим, — угрюмо отвечал Козлов. Раздался хлопок, и короткое эхо его потонуло в шуме воды. Бутылка была цела.
— Ну, Захаров, — подмигнул подпоручик офицеру с бутылкой, — триста рублей ваши. Вы сегодня нас всех угощаете.
— Погодите, у него ещё один выстрел, — отвечал молодой.
Корзина снова заскользила над пропастью. Козлов прицелился и выстрелил. Бутылка разлетелась вдребезги, обдав шампанским и осколками стекла находившихся в корзине офицеров.
— Эй, Козлов! Скотина! Поаккуратнее нельзя было?! — закричал побледневший подпоручик, отряхивая перчаткой шинель, и, кода корзина причалила к берегу, весело тряхнув головой, прибавил: — Ведите нас в ресторан, сегодня угощаете вы. Ох и налакаюсь же я шампанского!
Возле Анны Федоровны и её друзей невесть откуда появился финский паренёк. Поправляя на голове картуз, из-под которого во все стороны выбивались белые вихры, он деловито предложил княжне за небольшую плату выдолбить на скале её имя. Анна Федоровна охотно согласилась. Паренёк вынул из кармана долото, и через несколько минут проворной работы на сером каменном скате появилась надпись:
Анна
1912
— Вот видите, господа, — сказала довольная княжна, — через сто лет, когда меня уже не будет на свете, приедет сюда из Петербурга какой-нибудь романтический молодой человек, увидит эту надпись и подумает: «Кто же такая была эта Анна? Молодая ли, красивая ли она была?»
Анна Федоровна рассмеялась и, точно расшалившийся ребёнок, стала взбираться по тропинке между деревьями на крутой скалистый берег. Тропинка была завалена сорвавшимися сверху камнями, и Навроцкий, опасаясь за княжну, бросился за ней вдогонку. Камни сыпались у него из-под ног и где-то внизу как будто беззвучно падали в воду. Вскоре он догнал Анну Фёдоровну и вовремя протянул ей руку, так как княжна потеряла равновесие и едва не упала. И здесь произошло то, чего не ожидали ни она, ни сам Навроцкий: он подхватил её за талию и, не отдавая себе отчета в том, что делает, поцеловал в губы. В ту же минуту Анне Фёдоровне почудилось, что это она, потеряв над собой власть, первой поцеловала князя. Навроцкий же, ошеломлённый случившимся, бережно удерживая княжну, чувствовал, что она не только не сопротивляется, а, напротив, отвечает ему встречным порывом. Этот поцелуй казался ему уже не тем почти неосязаемым, целомудренным прикосновением губ, которое обожгло его своей внезапностью, когда он провожал её из теннисного клуба, а чем-то совсем другим: будто разорвал почву, вышел на волю из неведомых глубин его и её чувственности молодой, крепкий побег страсти. И неожиданная, головокружительная взаимность всё сильнее и сильнее распаляла его. Наконец Анна Фёдоровна высвободилась из его объятий и, часто и глубоко дыша, подняла на него широко раскрытые глаза. Такого её взгляда он никогда раньше не видел. Всё кокетство Анны Фёдоровны, обволакивающий её светский флёр, через который она никого к себе не пропускала, куда-то исчезли. Она стояла перед ним точно обнажённая, простая и такая земная, и если временами угадывалась в ней какая-то неестественность, в эту минуту от неё не осталось и следа. Навроцкий видел перед собой слабое существо, женщину, сложившую своё нестрашное оружие и не желавшую более защищаться. В голове его бушевал вихрь восторга и нежности, он уже готов был сделать ей предложение, когда княжна вдруг опомнилась, засмеялась и побежала по нагромождению камней, рискуя на каждом шагу оступиться. И Навроцкий, весь ещё во власти пережитого им потрясения, поспешил за Анной Федоровной, чтобы предупредить несчастье…