Чёртов палец
Шрифт:
— Господа, мы же все пьяны, — заметил Навроцкий. — И вода в озере уже холодная.
— Ничего, Феликс, не утонем, — снова зачем-то подмигнул Блинову Кормилин. — Вот барышня нас спасёт. — Он качнулся корпусом в сторону Лотты и, потеряв на мгновение равновесие, едва не упал. — А утонем — туда нам… туда нам и…
— Ну-ну! — одёрнул его Блинов. — Ты, Дмитрий Никитич, не того… не сгущай…
— Нет, я ничего… Я поддерживаю…
— Решено, господа! Идёмте! — закричали девицы.
Все поднялись из-за стола.
— Ну, князь, веди нас! — сказал Блинов, быстрым движением опорожнив рюмку мадеры.
Попытка
— Господа, а как же без купальных костюмов? — почесал затылок Блинов.
— А ну их! — махнул рукой Кормилин и, пугаясь в одежде, разделся догола и полез в воду.
— А ну их! А ну их! — закричали девицы, сбрасывая с себя блузы и юбки.
Блинов, а за ним и Навроцкий тоже разделись и полезли в озеро. Лотта с ужасом наблюдала, как они, пьяные, спотыкаясь, входили в воду. Ей очень хотелось уйти, но она боялась, как бы кто-нибудь из них и в самом деле не утонул. Больше всего опасалась она за Навроцкого, ведь у неё уже был случай убедиться в том, что плавает он не ахти как.
Зайдя в озеро по пояс, Блинов и Кормилин начали подхватывать визжащих девиц на руки и бросать в воду. Поднявшийся шум показался Лотте совсем неуместным здесь, в этом пристанище тишины. Поглядев с отвращением на возню в воде, она наконец не выдержала и вернулась на дачу. У себя в комнате она поставила в угол зонт и, не раздеваясь, легла на кровать.
Спустя полчаса у дома послышались громкие крики, смех и пение возвратившейся с озера компании. Навроцкий поднялся наверх и попросил Лотту приготовить им горячего чая.
— Ну не дуйся, — прошептал он ласково, опускаясь на колени возле кровати и пытаясь поцеловать её куда-то в шею.
Лотта никогда не видела его таким хмельным и не знала, как вести себя в подобных случаях. Она плавным движением уклонилась от поцелуя, но всё-таки встала с постели и спустилась к гостям.
— Мы с тобой, Феликс, разным аллюром по жизни бежим, — сказал, когда они вошли в столовую, несколько протрезвевший Кормилин, продолжая, по-видимому, какой-то ранее возникший между ними спор. — Находить наслаждение в уединении — это, брат, для избранных, а я человек простой. Мне шампанское, новодеревенских цыганок и вот этих смешливых барышень подавай.
Он кивнул в сторону девиц, и те, переглянувшись, прыснули со смеху.
— Если слишком быстро ешь, то не успеваешь насладиться пищей, прочувствовать её вкус, — парировал Навроцкий, присаживаясь за стол. — Тому, кто спешит жить и с жадностью берётся за всё подряд, не вкусить настоящей прелести этой жизни. Ему приходится проглатывать куски бытия не разжёвывая, а это, увы, чревато неприятными последствиями не только для организма, но и для личности.
— Ты вот, Феликс, всё философствуешь, уму-разуму нас учишь, а какой прок в твоей философии? Ты лучше посмотри, какая у Зины грудь, — вот тебе и вся философия! Зиночка, предъявите нам вашу божественную грудь!
Зина задорно блеснула аквамариновыми глазками, быстро расстегнула блузу и, сдвинув вниз грудодержатель, вытащила на всеобщее обозрение пышную белую грудь. Обе девицы снова прыснули.
— Ну как,
— Хороша, что и говорить! — крякнул Блинов, расправляя кончики усов.
— А твоё мнение, Феликс?
Бокал в руке Кормилина описывал в воздухе зигзагообразные линии и кренился, угрожая выплеснуть содержимое на скатерть. Навроцкий ничего не ответил.
— Эх, Феликс! Уходили, видно, сивку крутые горки. А помнишь, как весело нам было в студентах? Актрисы, субретки…
Лотта мягким, тихим движением поднялась из-за стола и вышла из комнаты.
— Ага… — понимающе кивнул головой Кормилин. — Барышня осерчали-с…
Компания примолкла.
— Господа, — прервал общее молчание Блинов, — не будем учинять афинскую ночь в этой скромной обители князя. Хозяйка вот сердится… Пора и честь знать.
Навроцкий поднялся наверх и постучал в комнату Лотты.
— Я уже сплю, — послышался из-за двери её голос.
— Не сердись. Покойной ночи! — сказал он и вернулся вниз.
Ночью, сквозь сон, Лотта слышала какой-то шум, а когда утром проснулась и спустилась в столовую, на даче уже никого не было. Неподалёку от дома, у кромки дороги, стоял чёрный автомобиль, в котором сидел какой-то мужчина и смотрел, как показалось Лотте, в её сторону, но разглядеть незнакомца она не смогла из-за полей шляпы, затенявших ему лицо. Она ушла в кухню, и когда спустя минуту-другую снова выглянула в окно, от автомобиля на дороге осталось лишь тёмное облачко из пыли и копоти.
Навроцкий вернулся из города рано, уже к обеду. В Петербурге он заехал на Садовую в магазин писчебумажных принадлежностей Рапопорта и купил там высшего сорта бумагу для акварелей. Вручая её Лотте, он в шутку сделал виноватый вид.
— Знает кот, чью котлету слопал, — улыбнулась Лотта.
— Знает кошка, чьё мясо съела, — поправил Навроцкий смеясь.
От него Лотта узнала, что ночью Блинов и Кормилин повздорили из-за Зины, которая делала авансы обоим. Оставаться всем вместе на даче было невозможно, и Навроцкому пришлось, урезонив мужчин, отвезти на рассвете всю компанию в Петербург.
День выдался ведренный, умеренно жаркий, без ветра. Казалось, лето незаметно подкралось в короткие предутренние часы и вернуло себе утраченную накануне территорию. До самого позднего вечера они были вместе: гуляли, купались, катались на велосипедах и фотографировались. Вечером Навроцкий сыграл на пианино несколько импровизаций, спокойных и светлых, как прошедший день, а Лотта слушала его и осторожными, неспешными мазками наносила водяные краски на лист подаренной им бумаги. Когда она уходила к себе, он взял её за руку и обещал не отлучаться в Петербург слишком часто и не оставаться там ночевать, и его обещания показались ей лучшим завершением этого чудесного дня.
Глава двадцатая
1
Между тем молодой дамой с театральным биноклем, обратившей на себя внимание Лотты, была не кто иная, как Анна Федоровна Ветлугина. Наблюдая публику в партере и увидав там Навроцкого, она с интересом стала рассматривать его спутницу, и, когда та на мгновение повернулась к ней лицом, сердце Анны Федоровны забилось так часто, что ей едва не сделалось дурно.
— Не может быть! — воскликнула она невольно.