ЧЁТ И НЕЧЕТ (полный текст)

Стрелкова Ирина Ивановна

–  Нурлан сказал: только самому Кудайбергенову передать, завтра в школе передать, никому не показывать, никому ничего не говорить… - Аскарка работал под заправского подпольщика, партизанского связного.

Справедливый Колька сменил гнев на милость: первоклассник-то ничего, кремень-человек, неплохая смена растет старшему поколению.

Из интерната Кудайбергенов припустил не домой, а на садвакасовскую зимовку. Дома ему сейчас делать нечего. Если деду сказать: «Нурлан попал в беду» - дед протянет ехидненько: «А-а-а… Внук старого Садыка? Помню я Садыка. Тоже был артист. За рубль

заставишь, за тысячу не остановишь». Послушать деда - так от Садыка никакого доброго семени пойти не могло: и отец Нурлана не работник и отцов брат, Отарбек из Тельмана, вовсе балалаечка без струн - ни к какому делу не пристал и теперь определили его заведовать клубом. А какой там клуб на отделении? Клуб с колоннами на главной усадьбе, а на отделении мазанка небеленая, раз в неделю заезжает кинопередвижка. Но Отарбек и веника в руки не возьмет: «Я заведующий. Руковожу культурно-массовой программой. Для подметания прошу выделить штатную единицу…»

Так уж выходило: встревожившись за друга, Колька сразу же вспомнил про Отарбека. И прежде, при всех передрягах, Нурлан имел обыкновение подаваться за помощью и советом не к толковым людям, а к балаболке Отарбеку.

Что с Нурланом теперь-то? Не из-за двоек же…

Кольке и в голову не пришло, что побег Нурлана мог быть связан с передрягой, приключившейся летом в Алма-Ате. Мазитов дал Нурлану увесистый чемодан и сказал адрес, куда отнести. Нурлан понес и налетел на милицию, арестовавшую спекулянтов и караулившую, кто еще придет с товаром. Нурлана допросили и отпустили. Мазитова он настолько боялся, что даже Кольке ничего не рассказал. Поэтому Колька начисто забыл, как в Алма-Ате притопал Нурлан откуда-то очень поздно и клацал зубами…

Еркин лежал на кровати, глядел в потолок.

–  Ты чего? Заболел?

–  Нет. Так просто лежу.
– Еркин встал, аккуратно прибрал постель. Один зимует, а дом держит не хуже любой поселковой хозяйки. Только отчего-то смурной стал в последнее время.

Весть о Нурлановом побеге Еркина не шибко удивила. Он рассказал Кольке: с неделю назад Ржавый Гвоздь приходил на садвакасовскую зимовку с разговором ни о чем.

«Хорошо тебе живется, Садвакасов».

«Я думал, ты лучше живешь, веселее».

«А ты в моей шкуре был? У меня, может, сейчас ни минуты покоя нет… - Нурлан полез в карман, вытащил папиросы.
– Да что ты понимаешь, лошадиные нервы…»

Нурлан не первый раз пробовал прилепить ему какое-нибудь лошадиное прозвище - Скакуна или Тулпара, - но понапрасну: к Еркину прозвища не прилипали, потому что он их сам не замечал.

«Курнуть хочешь?» - Нурлан колупнул ногтем пачку.

«Зачем?»

«Да ладно тебе придуриваться. Все курят, а ты - «зачем»…»

Нурлан задымил:

«Ты не знаешь, кто про меня примеры на стенках решает: «Ны плюс Фы?»

«Не знаю».

«Найду - убью. На что она мне, Фаридка? Про тебя вот ничего не пишут, хотя можно, я знаю… Ты мне объясни. У тебя отец чабан, у меня отец чабан. Я веселый - надо мною смеются. Ты молчишь - тебя уважают, за умного считают. Почему? Объясни, если умный. Мне Фаридку пишут, лучше не нашли. Тебе не пишут, хотя есть кого.
– Нурлан засмеялся, как американец в кино: ха-ха-ха,

все зубы напоказ.
– Домбра-то у тебя чего висит? Играешь для себя? А чего на вечерах не выступаешь?»

«Зачем мне на вечерах?»

«Зачем, зачем… Заладил одно слово. Скучный ты человек, Садвакасов».

«Зачем пришел к скучному?» - равнодушно спросил Еркин.

Он видел: Нурлан пришел с каким-то важным разговором, но по характеру своему пустому размелочился, распетушился - пух по ветру пускает. Так и не узнал Еркин, зачем к нему приходил Нурлан. Иное дело - Колька Кудайбергенов. С Колькой все сразу можно понять. Понял - соображай, что делать.

Пока соображали, Исабек пришел, послушал их и удивился: чего сидят - не едут в Тельман за Ржавым Гвоздем?

–  Завтра с утра поедем, - согласился Еркин.
– Колька у деда Серка возьмет. А мне лошадь достанешь?

–  Хоп!
– кивнул Исабек.

…Они выехали спозаранку и потому ничего не знали о побеге двоих пятиклассников.

Название аула - Тельман - произносится с ударением на последнем слоге - словно по-местному, по-казахски. Здесь когда-то организовался один из первых в степи колхозов, взявший имя немецкого героя-коммуниста Эрнста Т #233;льмана. По новости говорили прилежно: «Имени Эрнста Тельмана», потом упростили: «Мы из Тельмана…», а с годами укатали на степной лад: «Где живешь?» - «В Тельм #225;не».

У крайних домов аула Еркин придержал коня, перевел на медленный шаг. Не любят в степи дуралеев, скачущих к жилью во весь опор, будто с вестью о вражеском нашествии или еще какой беде.

Они ехали куцей улочкой. В Тельмане казахи, украинцы и немцы жили в тесном соседстве, но на отличку. Украинец белил хату и расписывал наличники. Немец не тратил деньги на излишества, весь хозяйственный пыл вкладывал в надворные крепчайшие постройки. Казах мазанку не белил, двор держал голым, как ладонь: пускай степь с разбега докатывается до самого порога.

Из всех казахских дворов самым открытым, проезжим вдоль и поперек стоял двор Отарбека. Еркин огляделся: негде и лошадей привязать. Выручила посыпавшаяся из дверей мелюзга - приняла поводья. Вместе с ней вырвался на улицу звон струн и высокий рыдающий голос.

–  Здесь наш друг-приятель!
– Еркин толкнул покосившуюся на одной петле дверь.

В единственной комнате духота, не прибрано. Посередке, на кошме, лист газеты, миска с вареным мясом, зеленая бутылка, два захватанных стакана. Колька онемел от такого пьяного безобразия, а Еркин чинным гостем пошел к газетине-дастархану, сел и сказал певцу:

–  Ты пой, пой… Извини, если помешали.

Нурлан откинулся на кошме, ударил по струнам:

На поленьях смола, как слеза,

И поет мне в земля-а-а-нке гармонь

Про улыбку твою и глаза.

Про тебя мне шептали кусты

В белоснежных полях под Москвой…

Я хочу, чтобы слы-ы-ышала ты,

Как тоскует мой голос живой…