ЧЁТ И НЕЧЕТ (полный текст)
Шрифт:
И опять вспомнился ему - в который раз за утро - уверенный стук в дверь, отцовские босые прыжки - от двери к окну, от окна к печи, - истошные крики матери, когда вошли четверо: два казаха, русский и татарин, все не местные, но откуда-то они знали, что и где им искать в бедном жилье больничного сторожа. Они отыскивали и выкладывали на стол пачки денег, пересчитывали, записывали… Даже Салман, знавший, что у них в доме тайно живут деньги, поразился огромному богатству, которое пряталось в хибаре. Он раньше отца догадался: милицию навел на их дом Ржавый Гвоздь. Зря отец доверил Акатову рисковое дело. Старый способ пересылки товара был верней. Но зачем-то понадобилось старому черту связаться с Ржавым Гвоздем, поехавшим с классом на экскурсию в Алма-Ату.
…Голая лампочка под провисшим прокопченным потолком светила все ярче. Вечером она горит вполнакала, потому что весь Чупчи жжет электричество, а тут поселковая трансформаторная будка работала на один мазитовский дом, где чужие люди при неза-вешенных окнах считают деньги, много денег. Салман заметил: не отец стыдится, что при таком богатстве жил как нищий, а чужие чувствуют себя неловко, считая деньги в мазитовском голом доме, где с ломаных кроватей поднялись и глядят на них разбуженные ребятишки, у которых сейчас, посреди ночи уведут в тюрьму отца. Салман уже понимал: отца уведут. Понял сразу, едва милицейские вошли - четверо, друг за другом. А младшие догадались, заревели на все голоса, когда за отцом захлопнулась низкая набухшая дверь. Мать выбежала следом, сыпала проклятиями в спины тем, кто увел из дома хозяина, унес кровные денежки, слала каждому из четырех «Проклятие твоему отцу и матери!»- и обоим казахам, и русскому, и татарину. Вернувшись в дом, повалилась на постель и начала кататься по ней, хватая зубами то руки свои, то в блин умятую, сальную подушку. Салман спрыгнул со своей лежанки, погасил свет. У него в кулаке размякла плитка шоколада, из жалости подсунутая милицейским. Салман в темноте нашаривал зареванные рты малышей, вталкивал сладкие обломки. Малышня зачмокала, стала утихать, а он наскоро собрался, выкатился на улицу. Сухой заморозок ожег воспаленные от ночного яркого света глаза. Салман подумал: явись милиция летом, он в час прихода нежданных гостей спал бы себе спокойно в мазаре, ничего бы не знал, не ведал. Ни страха, ни злобы - ничего.
Он стоял в школьном коридоре за печью и чувствовал себя жалким сусликом. Некуда деваться: нора залита ледяной водой, вода подымается все выше, выталкивает суслика в руки врагов. Даже самый трусливый зверь - суслик, заяц - кусается, пускает в ход когти, когда приходит безвыходный час. Салману хотелось царапаться, драться. Не оброни он, растяпа, тот скальпель, Салман мог бы сейчас броситься с острием в кулаке на ненавистного Доспаева. Все равно теперь колонии не миновать: заведенная Гавриловной папка полна до краев, и уж Гавриловна-то разберется, кто мстил Саулешке за Витькину старшую сестру, за себя ли - все одно…
Он упустил время, когда мог незаметно уйти из школы. Необдуманно, глупо упустил или неосознанно удержал здесь сам себя, чтобы напоследок повидаться с Витей. И вот - получилось: Салман, хотя и без книжек-тетрадок, запрятанных на чердаке, сидит за своей партой в пятом «Б», рядом с ничего не знающим Витей. Измученный бессонной ночью, он угрелся и вздремнул. Учителя не тронули Салмана ни одним вопросом, ни одним замечанием: пришел, сидит - и на том спасибо. Так прошли два урока; третьим была физкультура, но Василий Петрович не повел пятый «Б» в зал - объявил классный час.
Салман вздрогнул и проснулся: «Конец! Попался! И Витьку не успел предупредить!»
Василий Петрович грозно хмурился, оглядывал притихший от любопытства класс и примечал всех заерзавших, в чем-то перед ним грешных. Хитрые учительницы всегда сплавляли Васе - мужчине, фронтовику, офицеру - самые озорные классы, хотя, по правде сказать, у них, у женщин, куда больше имелось сноровки управляться со школьной вольницей. Они проникали с женской зоркостью во все школьные дела и делишки, держали в своих руках все нити классных симпатий и антипатий, тонко выслушивали сплетни, действовали намеком и подсказкой, в то время как Василий Петрович
Горячность его и отходчивость не остались для ребят секретом, и они умели пользоваться слабостями учителя. Возможно, как раз поэтому доверенные Василию Петровичу разболтанные классы благополучно преодолевали трудные полосы своей жизни и мало-помалу оказывались на ровном пути. В этом, возможно, скрывалась главнейшая педагогическая тайна, обнаруживать которую не входило ни в интересы ребят, ни в интересы начальства, потому что - объясненная - она утратила бы всю силу.
Василий Петрович отыскал взглядом закадычных приятелей - Степанова и Мазитова. В который раз подумал: «Чего у них общего?» - и приступил к делу, вынудившему заменить урок физкультуры классным часом. Ни он, ни завуч еще не были оповещены об аресте отца Салмана Мазитова. Сделать это обязан был участковый Букашев, а он повез алма-атинского следователя по аулам, к сообщникам Мазитова. Директора тоже не было в поселке, он уехал на совещание в область.
– Позор всему пятому «Б»!
– гремел над классом голос, привыкший подавать команды.
– Совершен отвратительный поступок!
Салман Василия Петровича никогда не боялся и Вите с первого дня растолковал: любая учительница в школе строже, чем классный руководитель пятого «Б». Любой учительницы больше надо бояться. А Вася пускай сам боится, как бы Мазитов его не подвел.
Заскучал Салман, пока Вася раскочегаривался, но слушал в оба уха. Он знал: Витька умно соображает только на ботанике и на догадку скор только на арифметике, а сейчас до Витьки до последнего дойдет… Ну вот… Ну наконец-то… Салман краем глаза повел на оседа по парте, увидел испуг на чистеньком лице с аккуратной етлой челочкой.
– Сашка? Разве ты?!
Еще никто из самых трусливых подлиз не ткнул пальцем в Салмана Мазитова, а единственный друг Витя Степанов испугался, вот когда ударила Салмана предательски в спину Витькина слабость, которую раньше всегда прощал. Слепой дурак Салман Мазитов! Купили тебя сладким чаем, хлебом с колбасой, золотыми рыбами…
Салман бросил в чистенькое испуганное лицо: «Суслик! Предатель!» - и пошел из класса. От злости он будто оглох. Не слышал, кричат ему вслед или нет. Он уходил пустым коридором, не унижаясь трусливым бегством, но и не медля, а то подумают: он еще надеется на прощение. У входных дверей тетя Дуся преградила ему путь шваброй. Салман отшвырнул универсальное оружие тети Дуси, и вот он уже во дворе школы - виден из всех окон. Виден учителям - они любят глазеть во двор, пока кто-то вызванный к доске царапает решение. Виден всем лодырям - они-то не смотрят на доску, смотрят на волю. Многие сейчас видят: навсегда уходит из этой проклятой школы самый ненавидимый ею ученик - бывший ученик. И пускай книжки-тетрадки, купленные не за его - за школьные деньги, сгниют на чердаке: Салман Мазитов никогда не вернется сюда.
– Сашка! Погоди!
– услышал Салман.
Витя бежал через двор, натягивая пальтишко.
– Сашка! Постой!
Салман нагнулся, схватил с земли промерзлый кизяк.
– Ну ты, суслик! Не лезь. Пришибу!
– Да ты что?!
– Витя остановился.
– Не лезь!
– Салман угрожающе покачал рукой с промерзлым увесистым комком, повернулся и пошел. Сначала куда глаза глядят - подальше от поселка, от школы. Потом сообразил: пешком далеко не уйдешь. Повернул на гудок поезда - к станции.
Оглянувшись, Салман увидел: Витя упрямо идет за ним. Витя откуда-то знал: его дело теперь идти за Сашкой, не отстать. Он слушался сейчас только своего мальчишеского инстинкта, близкого инстинкту зверей и птиц, но выражающего все лучшее, что есть в человеке.
Книжник и в практических вопросах неумеха, Витя не только успел выскочить из класса за Салманом, но - словно подтолкнутый под руку чем-то, ему неведомым, - догадался сдернуть с вешалки у дверей свое пальтишко и шапку. Будто с самого начала предвидел: очень долгий им предстоит путь.