Четвертая стрела
Шрифт:
– Не знаю, я не философ, - отвечал Копчик, - день на дворе, пойдем домой, пока еще кого к нам не принесло. Мне второй смены не хочется.
Когда приятели вышли на улицу - морозный день и в самом деле уже переливался во всей красе. По льду перешли они на другой берег реки, мимо зимних рыболовов и легкомысленных любителей коньков. Вдалеке из полыньи тянули всем миром чьи-то сани. Друзья поднялись на набережную, зашагали к дому по хрустящему снегу.
– Выпьем?
– предложил Аксель.
– Выпьем в трактире - там и уснем, - отвечал благоразумный Копчик.
Навстречу
– Ни с кем его не спутаешь, - с долей одобрения произнес Копчик.
Санки поравнялись с ними, и Копчик деликатно, чтобы не схлопотать от кучера хлыста, заглянул в замерзшее окошко - в глубине кареты, весь в белых мехах, дремал прекраснейший золотой кавалер с тонким, матово-белым личиком фарфоровой куколки.
– Что, угадал?
– спросил Аксель.
– Он, гофмаршал, - подтвердил Копчик, - поехал горку свою проверять.
– Какую горку?
– не понял Аксель.
– Ласло наш сегодня дежурит лекарем на придворном катании, - пояснил Копчик, - гофмаршал, не иначе как из вредности, велел построить изо льда высочайшую горку, и сегодня все придворные с нее покатятся. Ласло надеется, что многие переломают шеи.
– Так сам же гофмаршал первый и переломает, - удивился Аксель.
– Может, ему такое нравится.
Приятели собрались было пройти насквозь через птичий рынок - до дома оставалось рукой подать - но какое-то замешательство, смятение в окружающем их пространстве не позволило им пройти прямо. Перед птичьими рядами стояла карета, с приоткрытыми дверцами, но по виду - вполне исправная. Возле кареты переминались с ноги на ногу два дюжих гайдука и кучер - охраняли. Чуть поодаль полицейский патруль отваживал от торгового ряда прохожих - велел поворачивать прочь. Торговцы в ряду замерли над своим товаром в неподвижных величавых позах, со значительными лицами. Битая дичь разложена была с растопыренными крыльями, словно нарочно.
– Узнаешь цвета?
– кивнул Аксель на мундиры гайдуков.
– Бюрен?
– Бюренша. Давай обойдем, заглянем - ты, наверное, прежде такого и не видал.
Друзья обошли карету, поздоровались с патрульными. Отсюда, с другой стороны торгового ряда, видно было, что из открытой дверцы кареты высунулась нарядная дама и что-то стремительно, даже воинственно рисует на белом листе, трепещущем на планшете. За ее спиной две девки, арапка и какая-то косоглазая, споро подавали художнице карандашики и губочки и забирали ненужное.
– Она что - рисует?
– изумился Копчик, - Графиня фон Бюрен - рисует?
– Графиня плетет гобелены, - поведал Аксель, - она по рождению принцесса или маркиза, таким не положено самим писать картины. Но сюжеты для гобеленов она зарисовывает прямо на улицах, и тут ее благородные родственники бессильны.
Графиня, супруга всесильного царского фаворита фон Бюрена, хищно взглядывала от мелового листа - на свои застывшие модели, и лицо ее было бледным и острым, как нож, как молодая луна. Как лик невиданной девы на спине у мертвого матроса.
– Я прежде слышал,
– Тсс, не на улице, - одернул его Аксель, помахал патрульным и потащил товарища за собою, домой. Копчик шел за ним, как сомнамбула, и все оглядывался назад, на прекрасную художницу.
– Ты не слушай дураков, - сказал Аксель уже у самого дома, - может, граф Бюрен и кричит на нее - из ревности. Графиня в таком же фаворе, что и он, только не выставляет себя напоказ. Про нее не сочиняют песен. Разве она безобразна?
– Конечно же, нет!
– горячо воскликнул Копчик.
Они подошли к дому, поднялись на крыльцо. Собака Нюшка выскочила из сеней, припала на передние лапы, завиляла хвостом.
– Мы дома, Марья Карповна!
– прокричал хозяйке из сеней Аксель - Ушицы бы нам! Да с расстегаями! И шкалик!
– Как же живут они? Ревность сожрет...
– вполголоса недоумевал Копчик.
– Соблазняешь ты меня, - проворчал Аксель, - грешить против первого пункта. Видать, веселее им в паре работать. Как татям на рынке...Я философ, но не знаю, как люди втроем живут. Вроде меняются, дежурят при ее величестве по очереди, она принцесса, он злодей, вот и не приедаются никогда. Поэтому на нумер один никто из нас и не ставит...
Перед самой полуночью, когда друзья уже видели седьмой сон, в окошко постучали.
– Сгинь, ирод!
– заорала в сердцах хозяйка и постояльцев разбудила. Копчик пошел открывать и впустил румяного, веселого Ласло.
– Лень тебе, что ли, в крепость идти?
– догадался Копчик, - или под лед провалиться боишься?
– Братцы...
– захлебываясь, начал Ласло горячим шепотом - хозяйка не спала, подслушивала, - тут такое...
Сонный Аксель уселся на постели, Копчик и Ласло придвинули стулья и расположились около него кружком.
– Ну, рассказывай, - прошептал Аксель, - кого на горке словил?
– Ну, слушайте, - как сказку, стал рассказывать Ласло, - знаете поговорку - доносчику первый кнут? Впрочем, это не совсем подходит...
– Давай, не тяни!
– Так вот, вся эта шушера поднялась на гору, а съезжать боятся. Ее величество велели ехать первым самому гофмаршалу, который и выдумал эту горку строить. Я думал, он струсит - он такой, - Ласло поморщился, - соплей перешибешь. Но он лишь рассмеялся, сел в санки и был таков. Внизу упал, конечно, но я его поймал, оттащил в сторону вместе с санками, и тут остальные расхрабрились - понеслись. У гофмаршала шишка, парик и шляпа с него слетели, но он только смеется - мол, государыня ему за потеху денег отсыплет, а то он в долгах как в шелках. А я смотрю на него - он все по-французски щебечет, что твой кенар - и кого-то он мне напоминает. Парик его белый слетел, а свои волосы у него черные, и голос - вроде бы тихий, но такой, что аж мурашки по спине. Тут еще один калека нарисовался, я к нему, а сам все думаю, где я мог видеть гофмаршала. Все-таки гофмаршал не пекарь, фигура приметная, где попало не шляется.