Четвертая стрела
Шрифт:
– Я, кажется, догадался, - прошептал Копчик, - неужели Рьен?
– Может, просто похож?
– возразил Аксель.
– Я потом еще смотрел, как он ходит, как двигается - их специально, что ли, учат так ходить - как вода течет? И вспомнил, как этот Рьен павой вплывает в прозекторскую, как смотрит сквозь нас, как говорит, словно шепчет. Пари готов держать - это он.
– Чтобы плавно двигаться, подобные господа обучаются у специальных танцмейстеров, - припомнил Копчик, - И гофмаршал узнал тебя?
– вдруг забеспокоился
– Вряд ли, - пожал плечами Ласло, - такие цацы в упор нас не видят.
– К вашему сведению, - менторским тоном произнес Аксель, - братьев Левенвольдов трое, и все одинаковые. Их все время путают.
– К вашему сведению, - отвечал Ласло, - двое старших в Европе. Я их сам из мартиролога вычеркивал.
В клетке завозился певчий кенар - проснулся из-за шума.
– Я думал, он камер-юнкер. Или мундшенк, - задумчиво проговорил Ласло, - а оно вот оно как... Я пожалуй, подниму им цену, даже если Десэ за это меня отравит.
Ласло в крепость не пошел, улегся спать на сундуке в углу - побоялся провалиться в темноте в полынью. Татей он не боялся совсем - сам был ничуть не хуже.
– Я знаю, на какой нумер буду ставить в следующем месяце, - сказал Копчик.
– Напрасно, проставишься, - отвечал Аксель, - граф Бюрен никогда не отдаст нам Левольда.
– Даже если он алхимик?
– А что - алхимик? Барин богатый, отдыхает, как ему угодно, - обиделся за алхимиков Ласло.
– Даже если он будет есть людей и вешать на шею их кости, - странно ответил Аксель.
– Что-то ты такое знаешь о них, чего мы не знаем, - подозрительно пробормотал Ласло.
– Вырастешь - узнаешь, - отвечал насмешливо Аксель, и Ласло собрался было подняться с сундука и придушить его, но Копчик сказал примирительно:
– Многие знания - многие печали. Не думай, Ласло, что они аманты или что-то в этом роде. Я, когда в Москве служил, слыхал эту историю, от канцеляриста одного, он как раз подшивал их переписку. Левольд, когда сам был в случае у покойной государыни, помог Бюрену, выкупил его из тюрьмы. Бюрен был тогда никто. А Левольд был - как Бюрен сейчас.
Он припомнил капризное личико в глубине золотой кареты - белый цветок на серебристом меху - и спросил:
– Как думаете, такая кукла, как младший Левольд - должно быть, сразу сломается в наших застенках?
– Настоящий с легкостью таких ломает, - ответил Ласло, - у него рука на них набита.
– Необязательно, - возразил Аксель, - помнишь Ваньку Долгорукова? Говно человечишка, золотая кукла - куда Левольду, тот парвеню лифляндский, а Ванька был золотой мальчик, мажор мажорыч. А помнишь, как держался? Всю третью степень вынес, с элементами четвертой. Я тогда многое о мажорах переосмыслил...
– Ты тогда банк взял, - вспомнил сердито Ласло, - Ты поставил на нумер один, а тот Ванька и был тогда нумером один. И не ври, что сердце тебе подсказало.
– Голова, - Аксель похлопал себя по лысому черепу, -
Наутро в прозекторской Ласло первым делом перевернул матроса на живот и принялся срисовывать деву на драконе. Копчик и Аксель поглядели немножко, как он рисует - это действие сродни было магии - и Аксель сказал с театральной трагической интонацией, указывая на мертвого содомита:
– Мне тридцать лет, я каждый день упражняюсь физически, но никогда, никогда не будет у меня такого тела!
1998 (лето)
"Не знал я человека более холодного и рассудочного, нежели мой брат. Он смотрел сквозь людей, словно сквозь прозрачное стекло, и шел по головам, чуть касаясь их своими легкими стопами, как пери по облаку. Ничто в мире - страдание, боль, невосполнимые потери, измена близких - не вызывало у него слез. Он улыбался, взлетая, и смеялся, падая. Лишь предаваясь любви, становился он искренне весел, отчего-то именно утехи амура находил он самой смешной и забавной из игр..." Только один вопрос - как это стало тебе известно, милый Казимир Вальденлеве?
Хлебзавод - это, конечно, громко было сказано. Гаражи за хлебзаводом - вот верный ответ. Я разглядела за гаражами спортивную "ауди", бессмысленно тычущуюся в подворотнях, как слепой котенок, и выстроила ряд догадок - кто мог явиться сюда на такой машине?
Дани, как самый бездарный, играл на ритм-гитаре и в нужном месте подвывал вокалисту. Когда я вошла, все у них уже было в самом разгаре - музыканты нестройно бренчали, басист для пущего эффекта тряс волосами, вокалист пел - редчайшим, надо сказать, дискантом:
В юном месяце апреле в старом парке тает снег
И крылатые качели начинают - свой разбег
Позабыто все на свете, сердце замерло в груди
Только небо, только ветер, только радость впереди
Heroin heroin heroin and cocaine
Heroin heroin and cocaine - визгливо вступал Дани, и вдвоем они выводили свой припев, как списанные подвыпившие оперные дивы. Я присела на краешек почти невидимого в полумраке деревянного ящика - в любой момент в нежные овалы моего тела могла вонзиться заноза.
– Как называется группа?
– не скажу, что Макс подошел неслышно - музыканты могли бы заглушить собою и взлет Бурана.
– Встретимся у колодца, - ответила я, - это не предложение, это название.
– Я понял, - Макс устроился на ящике рядом со мной.
– Осторожнее, здесь в зад может вонзиться щепка. Если вы, конечно, не за этим пожаловали.
– Кто знает...
– туманно ответил Макс, и я тут же на него уставилась. Он был одет, как одеваются провинциальные мажоры, прожигающие жизнь в столице - в общеизвестные бренды. И волосы у него подстрижены были по-мажорски - короткий затылок и длинная, до подбородка, челка.