Четвёртое крыло для бабочки
Шрифт:
Майя молча кивнула. Сбоку натужно заскрипела створка окна, открываемая чьей-то рукой. Голоса, раздающиеся из дома, были странными, но со знакомыми нотками.
Тонкий, похожий на скрип мела по доске – несомненно, мамин. А глухой, тихий и невнятный, словно кто-то выжимает губку для посуды – отца. Зазвучал ещё один голос, более чистый, ровный и чёткий. Майя с удивлением подметила, что слышала его раньше, но никак не могла вспомнить где.
Белка, заметив за стеклом людей, запрыгала, стуча острыми коготками по черепице. Из окна что-то кинули, и белка испуганно дёрнулась
– Ушли? – тихо поинтересовалась Майя, но рыжая помощница не отреагировала, всё ещё возмущённо попискивая.
Подобравшись обратно к окну, девушка заглянула внутрь и обречённо вздохнула – родители не забыли снова закрыть створку на шпингалет.
Майя, хоть и с неохотой, окончательно убедилась в бесполезности затеи, и прислонилась лбом к окну, с нежностью осматривая свою старую комнату. Стопка серых от пыли книг стояла около кровати, рядом лежала кожаная косметичка с вышитым на ней лесным озером. Зеркало, увешанное по бокам фотографиями, казалось чистым, без единого развода, а большой плюшевый заяц – один из подарков Дениса, от которого Майя так и не смогла избавиться – сидел у стены, там же, где она его и оставила.
От удивления перехватило дыхание. Майя ожидала, что везде сующая нос мама уже давно всё переделала по своему вкусу. Ей никогда не нравились ни книжный шкаф, занимающий полкомнаты, ни картины с цветами, хаотично развешенные по стенам, ни заяц – «кривоухий уродец», как называла его мама. Но сейчас все эти вещи находились на своих местах, словно комната попала в петлю времени после ухода хозяйки. Зависла в пространстве, закупорилась от внешнего влияния.
Ощущая лёгкую грусть, Майя поймала себя на мысли, что иногда, как бы не отрицала, всё равно жалела о ссоре с родителями. Возможно, в подростковом возрасте всё виделось в слишком ярком цвете, и мамина критика была лишь своеобразным проявлением заботы, а не деспотичным навязыванием своего мнения.
Ещё раз скользнув взглядом по комнате, Майя заметила единственное изменение: на кресло накинули незнакомый ей красный флисовый плед. Видимо, всё-таки в комнату иногда заходили.
«Для чего? Поностальгировать? – С силой выдворив из сердца затеплившуюся надежду, Майя фыркнула: – Скорее чтобы показать потенциальным арендаторам».
Майя заметила стоящий на подоконнике кактус и широко улыбнулась.
– Эй, ты меня слышишь? – Тихонько постучав в окно, она окликнула растение: – Кактус!
– Да слышу я, – буркнул кактус. Голос его звучал приглушённо из-за толщи стекла. – Чего надобно?
– Да ничего, – растерялась девушка. – Просто хотела спросить… Ну, как дела, к примеру.
– Как сама думаешь? Бросила меня, уехала, а теперь «как дела»? Тоже мне!
Майя почувствовала укол совести.
– Прости… Не могла же я тебя забрать с собой! К тому же, ты привык…
– Ещё чего выдумай! – Кактус был непреклонен. – Сплошные отговорки. Ничего, и без тебя справился. Выжил. Не засох. Тоже мне. Ух, как кольнул бы иголками!
– Получил бы в ответ, – не сдержавшись,
– Да слышал уже. Все болтают, даже декабрист проснулся. Почуяли вмешательство. Насторожились. Беде быть, точно говорю. Нельзя вам, людям, с Матерью вровень вставать! Ну, раз сама она решилась, то так тому и быть. Не нам на её волю сетовать. Только вот…
– Что?
– Ты ими, иголками-то, пользоваться-то научись сначала, прежде чем угрожать. Тоже мне.
Майя почувствовала, как нарастает отступившая ненадолго паника, и рассердилась. Вероятнее всего – на себя.
– Научусь! Что ж, надеюсь, это не иглы делают тебя злым. Не хочется, знаешь ли, стать такой же.
– Тоже мне! – откликнулся кактус. – Может, и не помешало бы… Ну, ладно уж. Чего хотела-то? Зачем сюда лезешь? Тоска заела?
– Иглы разорвали одежду. Хотела взять старую…
– А чего не через дверь?
– Не хочу! – Майя поджала губы, решив, что не обязана оправдываться.
– Твоё дело, тоже мне. Не нам судить, кто чего сделать захотел. Только вот одежды тут давно нет.
– Как это «нет»?
– Так родительница твоя ещё много лет назад собрала и отдала кому-то. Говорила, что носить такое – блажь и ересь, подобное только нищим и сгодится. И что дома она это держать не будет, мол, когда вернёшься, купит нормальные, порядочные вещи. Приличные. Всё. Ничего больше не сказала. Хорошего, то есть.
Надежда, что отношение к матери было предвзятым и ошибочным, лопнула как мыльный пузырь, окатывая ледяной волной злости. И в то же время Майя почувствовала ни с чем не сравнимое облегчение: сделанный много лет назад выбор оказался правильным.
Ничего не ответив кактусу, Майя направилась к краю крыши. Голосов слышно не было, значит, никто из дома не выходил.
Хотелось покинуть это место как можно скорее, и девушка, игнорируя решётку для клематиса, решительно прыгнула в снег. Как делала много лет назад.
Майя пригнулась и проследовала к калитке, от холода уже не ощущая рук. Внимание привлекла покачивающаяся на бельевой верёвке нежно-розовая кофта, принадлежащая, судя по всему, матери. Рядом висели чёрные папины джинсы.
Оглянувшись по сторонам, девушка невесело хмыкнула. Даже при вконец испорченных отношениях и неприязни воровать у собственной семьи – последнее, на что она была готова. Но ещё меньше хотелось застыть посреди огорода, как ледяная статуя, на радость маме. И, пару минут в очередной раз поспорив с собственной совестью, Майя сняла с верёвки вещи.
Дрожа и клацая зубами от холода, она тихо вышла со двора и, спрятавшись в тени могучих сосен, переоделась. Одежда – целая, приятно пахнущая кондиционером для белья, чуть одеревенела на морозе, и Майя с трудом натянула её поверх разорванных вещей. Ветер перестал обжигать голые участки тела, и спустя несколько минут значительно полегчало. От боли ещё подрагивали пальцы, а от холода сводило скулы, но, поддавшись порыву эмоций, Майя использовала их как двигатель.