Чингисхан. Сотрясая вселенную
Шрифт:
Глава двадцать первая. Старейшины и народ готов
/28 февраля 408 года нашей эры, Западная Римская империя, провинция Паннония/
Повальная пьянка всё же состоялась.
Несмотря на то, что Зевта полностью осознал грозящую беду, отменить празднование возвращения сына он не мог.
Поэтому брага потекла рекой и почти вся деревня пила непрерывно, позавчера, вчера и сегодня.
Эйрих же в пьянке не участвовал, потому что строго придерживался собственных принципов, обретённых
— Приготовь коня к прогулке, Виссарион, — приказал Эйрих.
Он проснулся час назад, умылся, позавтракал и начал готовиться к конной прогулке, чтобы Инцитат не застаивался подолгу. Хороший конь требовал хорошего обращения.
Сегодня, возможно, будет последняя поездка без стремян, потому что деревенский кузнец, Смида, должен уже закончить работу.
«Странный у Смиды, (1) конечно, был отец...» — подумал Эйрих.
Видимо, ещё при рождении сына, Гадраск был уверен, что ребёнок обязательно станет кузнецом, а не выберет стезю воина.
«Смиде шуточка отца, как я понимаю, понравилась», — мысленно усмехнулся Эйрих, выйдя из дома. — «Непонятно только, как к этому относится Айзасмида...» (2)
Айзасмида — это сын Смиды, помогающий отцу в кузнице. Предполагалось, что мальчик, который на год младше Эйриха, поедет в соседнюю деревню, где будет учиться у Мульды Хайхса. (3) Через пару лет или около того — Эйрих не интересовался специально, но в деревне сложно не узнавать всякие подробности из жизни соседей.
Правда, так получилось, что они собираются спешно убираться из этих земель, как в старые и не очень добрые времена, поэтому обучение мальца будет отложено на неопределённый срок и с бронзой Айзасмида работать не будет...
Вскочив на коня, Эйрих поехал прочь из деревни. Надо проверить ближние рубежи деревни, попрактиковаться в конной стрельбе, а также поразмыслить над происходящим и путях отхода из Паннонии.
Защита деревни обеспечивалась пятью десятками воинов, постоянно находящимися при оружии и, посменно, занимающими позиции в дозорах. Любой противник будет обнаружен заранее, чтобы деревня успела собрать достаточно воинов для отражения атаки.
Естественно, против гуннов это не поможет. Потому что, когда гунны идут на тебя в набег, мало будет даже тысячи воинов.
У их деревни сейчас триста сорок воинов, причём большая часть из них годится только для набегов. При населении в тысячу семьсот тридцать человек, можно сказать, что они выставляют неплохое количество воинов. На самом деле триста сорок — это их предел. Дальше только старики и дети. И вообще, если эти триста сорок будут убиты, их деревне конец — женщин, детей и стариков больше никто не защитит.
Помочь может полное объединение их союза деревень в единую державу. Только вот как это осуществить? Как заставить старейшин отдать всю свою власть единственному вождю?
«А надо ли им отдавать свою власть?» — подумал Эйрих.
Римский Сенат — это работоспособная структура. Если верить Марцеллину, а не верить ему сложно, именно благодаря правильным действиям Сената удалось добиться расцвета Римской республики, что позволило завоевать огромные пространства и добиться такого расцвета, что все
Иронично, что земельные приобретения империи были незначительны и меркли на фоне того, чего добился Сенат.
Октавиан Август, несмотря на всю неординарность личности, очень быстро отказался от завоевания германских земель за Рейном, потому что боялся признать собственную ошибку, а никто из придворных лизоблюдов не посмел даже напоминать ему об этом. В «О своей жизни» принцепс не написал ничего о Германии, потому, что война против германцев происходила позднее, но, исходя из прочитанного, Эйрих сделал вывод, что Октавиан действовал только там, где уже когда-то начали и оставили задел предки.
Мог ли Октавиан Август, словно цензор Марк Порций Катон, каждое заседание Сената заканчивать словами «Германцы должны быть уничтожены»? (4)
Принцепс не имеет права рисковать. Серия поражений и будь уверен, что в Риме скоро появится новый принцепс. Даже такой всеми признанный правитель, как Август, был вынужден прислушиваться ко мнению окружающих и иметь ауру вечно успешного и непобедимого принцепса. А как легче всего оставаться непобедимым?
«Если ты больше не воюешь, тебя нельзя победить», — подумал Эйрих.
И, если верить Марцеллину, Октавиан Август перестал рисковать ровно после сокрушительного разгрома в Тевтобургском лесу. Раньше он не знал таких поражений, поэтому действовал смело и решительно, а стоило разок, пусть и по-крупному, проиграть...
Аммиан Марцеллин не делал таких выводов о принцепсе, но такие выводы сделал Эйрих и сопоставил их с личным опытом. Он проигрывал, такое бывало, но никогда не случалось, чтобы его разбивали наголову, полностью пресекая завоевательный поход.
«И я даже не могу понять чувств принцепса, пережившего такой удар», — вдруг осознал Эйрих, сворачивая налево по просёлочной дороге. — «Я никогда не проигрывал настолько ужасно».
Но также он помнил, что даже незначительные и ни на что не влияющие поражения вызывали активные пересуды среди монголов.
И в этом вся проблема единовластия. Принцепс, император, вождь, диктатор или деспот — они не могут ни с кем разделить ответственность за неудачу.
Пусть, формально, у Августа был Сенат, но даже последняя собака в Риме знала, что Сенат почти ничего не решает и эти сволочи лишь зря просиживают белоснежные тоги.
«Но как сделать так, чтобы почести победы доставались, исключительно, принцепсу, а презрения поражений разделялись с Сенатом?» — задался вопросом Эйрих.
Он чувствовал, что это возможно и даже нужно.
Принцепс или император может испугаться, а вот Сенат не испугается. Сколько бы не наносилось республике поражений, сколько бы раз её не ставили на грань погибели, она всегда вставала с колен и давала сдачи. А императоры... Императоры не переживали даже нескольких поражений. Как только становилось ясно, что император ослабел, его тут же травили или резали, после чего ставили на его место удобного и всех устраивающего человека.
Жалкое зрелище, которое видит перед собой Эйрих — это прямое следствие слабости императоров. Да, империи ещё сильны, но вечно это продолжаться не может. Аларих уже столько лет орудует в сердце Западной империи, а римляне ничего с этим не могут поделать. Это позор и предтеча краха империи.