Чистилище Сталинграда. Штрафники, снайперы, спецназ (сборник)
Шрифт:
– Уха без водки – это суп, щерба, – объявил Максим Быков.
– Сплавай на другой берег, – посоветовали ему. – Может, в хуторе запасные кальсоны на самогон обменяешь.
Макся – парень шустрый. И землянку в основном он обустраивал и старых шинелей ворох притащил. Печи в землянках оборудовать запрещали. Стоило немцам увидеть струйку дыма, как летела в этом направлении мина, а за ней другая и третья.
И все равно подтапливали, хоть и знали, чем это грозит. Ночи стали уже холодные, трава и земля покрывались утром инеем, а в лужах хрустел под ботинками лед.
Саперы, неподалеку
Макся хоть и не слишком ученый, но умнее придумал. Тряпья вокруг хватало. Что-то на разбитых судах нашли, где-то брезент оставили. Валялось много рваных шинелей, потертые, с дырками, следами засохшей крови, но обогревали в холодные ночи неплохо. Особенно, если прижаться друг к другу поближе.
– Я попробую спирту достать, – вызвался парень из Ростова. – У меня земляк здесь складом заведует, может, на литровку расщедрится. Не возражаете, товарищ лейтенант?
– Я-то не возражаю, – пожал плечами Чумак, который и сам был не против выпить. – Только воровать не вздумайте. Сами видели, какой ценой припасы сюда доставляют. Пристрелят на месте или под трибунал. А у них та же пуля, только в затылок.
– Лучше твоему дружку хороший обмен предложить, – высказался Максим. – Они все барахольщики.
И первым выложил на стол выкидной трофейный нож с яркой рукояткой. Чумак долго шарил в своей полевой сумке, но, кроме коробки цветных карандашей и пачки папирос, ничего подходящего не нашел.
– Не надо, товарищ лейтенант, – отодвинул карандаши и папиросы Матвей Черных. – Тыловики зажрались, этого добра у них в достатке.
Забраковали и запасной ремень. Такого добра на складах хватает. Зато сразу приняли тельняшку, которую достал из вещмешка бывший матрос, ходивший до войны на сейнере.
– Не жалко тельняшки? – спросил Максим.
– Чего ее жалеть? Белье теплое выдали, а мне ж не на корабле служить. Да и выпить хочется. Забыть про эту чертову войну хоть на часок.
Андрей пожертвовал трофейную зажигалку, и шустрый Максим принес через час литр спирта и заваленный кусок соленого сала, воняющий бензином. Понюхали, поскребли желтую соль и обругали тыловика:
– Получше не мог найти, крохобор!
– Умный, сам с бензином жрать не хочет.
Настроение это не испортило, посидели вечерок перед землянкой, выпили спирт, съели уху, высказывали, у кого что на душе. Рассоловевший Макся пустил слезу, жалея мать:
– Отец без вести пропал, старшего брата под Ленинградом убили, еще один братишка в девять лет зимой от простуды умер. Остались две сестренки, да бабка едва ходит. И все заботы на мать. Ну, вот скажите, разве можно мне умирать?
Парень из Ростова, бегавший за водкой, крепкий, с покатыми спортивными плечами, был уверен в себе. В конце сентября он участвовал
– Он у меня винтовку выбил и уже примерился штык всадить. А я борьбой три года занимался. Дернул за ствол, с ног сшиб и, как куренку, шею раздавил… как куренку! И еще буду давить, тем более снайперскую винтовку получил.
Парня, отдавшего в общий котел тельняшку, звали Александр Приходько, а если проще – Саня. Он сразу получил прозвище Матрос. Жилистый, худощавый, Саня рассказал, что до войны плавал на сейнере. Сейнер утопили, когда шли караваном из Астрахани, везли пополнение в Сталинград, ну, а Саню зачислили в пехоту.
– Штанов и гимнастерок не хватало, ходили первые дни во всяком рванье, – рассказывал Саня, – Выдали пилотки со звездочками, винтовки и по десять патронов. Все дружки либо погибли, либо тяжелые раны получили. Ну, кто думал, что такая война будет? Хвалились, песни пели, а как до дела дошло, поперли нас по всем фронтам. Но здесь мы их остановили, правда, Андрей?
– Пока держимся. Да и некуда отходить. Волга-то вон она под ногами.
– Ты меня в свою роту возьми. Я слышал, ты уже десяток фрицев перебил. Возьмешь?
– Возьму, если смогу, – отозвался Ермаков, чтобы прекратить бесполезный разговор.
Еще неизвестно, куда сам попадет. Курсы дивизионные, обещали, что выпускники будут проходить службу в своих батальонах и ротах. Только обстановка каждый день меняется. Что там завтра решат?
Хорошо посидели, выспались, несмотря на холод, а утром посыпались несчастья. Люди на берегу гибли часто. Налетали немецкие самолеты, с холмов били гаубицы. От снарядов неплохо защищал обрыв. Но иногда точно выпущенный под нужным углом гаубичный заряд переваливался через край обрыва и взрывался на кромке берега. Сюда же немцы постоянно сыпали мины.
Народу толчется много, не одна, так другая цель найдется. Но когда немцы сильно распоясывались, из-за Волги начинала работать наша тяжелая артиллерия, и немцы замолкали.
В тот день, как всегда, проводили тренировочные стрельбы. Парень из Ростова выцеливал доску от шлюпки, торчавшую из песка. Пуля взметнула фонтанчик песка чуть ниже.
– Бери повыше, – сказал Чумак. – Над водой траектория снижается.
– Ну вот, тренируемся на воде, а стрелять на суше будем.
– Ничего, привыкнешь. Главное, твердо держи прицел.
Из-за облаков вывалился в крутое пике «Юнкерс-87» с выпущенными, как когти, шасси. Сбросил две бомбы на пришвартовавшийся баркас, а выходя из пикирования, обстрелял берег из спаренного пулемета в кормовой части кабины.
Ростовчанин сунулся лицом в песок, вокруг расплывалось пятно крови. Когда подбежали остальные ребята, увидели, что он убит наповал несколькими пулями. Снимая пилотку, кто-то сказал:
– Как знал парень, что погибнет. И водки на помин души вчера достал.
Молча разошлись, а через день новая беда. Немецкие самолеты с утра бомбили берег. Налетели две тройки «Юнкерсов-87» в сопровождении истребителей. Сбрасывали тяжелые бомбы. Стоял вой сирен, взрывы поднимали фонтаны воды и песка, люди метались по берегу, некоторые не догадались спрятаться в щелях-укрытиях.