Чистое золото
Шрифт:
— Это разве геройство! — вздохнула девушка, не замечая насмешки.
— А правда! — оживленно заговорили ребята. — Зинка хоть мастеру, хоть директору все, что думает, выложит.
— Так и нужно. Зина правильно поступает, сказала Тоня, — и к литературе подходит правильно. Ведь не для того писатели пишут, чтобы развлечь вас на часок. Они хотят, чтобы книга учила, как жить, работать, помогала думать… И Пушкин ведь говорил, что его помнить будут за то, что он чувства добрые стихами пробуждал и свободу славил.
— Ну, а советская литература? Она ведь особенно такая?
— Да. Она… она… — Тоня долго искала нужное слово. — По-моему, ребята, она чувству ответственности учит.
— Перед обществом? Так надо понимать?
— И перед государством. И перед семьей. И перед самим собой.
— Вопросы все важные ставит! Насчет труда… — задумчиво сказала Зина. — А для каждого человека его работа — самое главное.
— Знаете, друзья, может будет такое счастье и перед выборами выступит товарищ Сталин, — сказала Тоня. — Вот он, конечно, будет говорить о работе. Скажет о работе всей страны, а каждый человек поймет, что и как ему самому нужно сделать.
— Да, это так!
— Очень правильно вы говорите!
— А Горький… — с петушиным задором вставил свое слово вихрастый подросток, — он ведь еще в старое время многое написал, а мне думается, его можно советским писателем назвать…
— Конечно, так и называем: Горький — зачинатель советской литературы.
— Вот о нашей работе, о золоте, почему мало пишут?
— Еще скажите: писатель из головы выдумывает или из жизни берет?
Тоня поворачивалась в ту сторону, откуда слышался вопрос, торопилась ответить, нередко становилась в тупик, рылась в памяти, подбирала примеры. Случайно взглянув на ходики, висевшие в простенке между окнами, она поняла, что беседа длится уже около двух часов, и испугалась:
— Доклад-то я не прочитала!
— На часы не смотрите! — крикнул тот же вихрастый подросток. — Не часто так поговорить удается.
Тоня благодарно взглянула на него, а бледная девушка сказала заботливо:
— Нет, пора нашему беседчику домой идти. Никак, буран начинается.
Она отдернула занавеску. Белые вихри проносились в темноте мимо окна. Выл ветер. Тоня заспешила.
Ее провожали до дому всей гурьбой. Пришлось торопиться, так как буран разыгрывался не на шутку. Но и по дороге, несмотря на резкий, мешавший говорить ветер, споры и вопросы продолжались.
— Пришла! У меня уж сердце не на месте, — встретила Тоню мать. — Что на дворе-то делается!
— Метет, страсть!
Ветер выл все злее. Тоня, радуясь, что больше никуда не надо идти, зазвала к себе в комнату отца, чтобы рассказать ему о беседе с молодежью.
В кухне Варвара Степановна говорила с Новиковой о буранах:
— Февраль у нас частенько вьюжным бывает… Но такого бурана давно не было. В эту погоду из дому выходить никак нельзя.
Татьяна Борисовна слушала недоверчиво.
— А я как раз собираюсь к Надежде Георгиевне.
— Смотрите, снесет вас в овраг, замерзнете. Разве можно! Да вы без привычки! — уговаривала ее Варвара Степановна.
— Что вы, ведь я не маленькая! И вчера был ветер и нынче утром. Здесь так близко, я мигом добегу.
— И
Новикова ничего не ответила, а когда Варвара Степановна ушла в спальню, накинула шубку и выскользнула за дверь.
Сначала ей показалось, что ничего особенного она не испытывает. Правда, было трудно дышать, никак не удавалось захватить достаточно воздуха. Но, сделав несколько шагов в непроницаемой, мутной мгле, она с ужасом почувствовала, что ветер подхватывает и несет ее, а удержаться на месте нет сил. Перелетев улицу, как на крыльях, она упала в сугроб.
Пригнувшись к земле, молодая учительница отдыхала от резкого, слепящего вихря, потом попробовала встать, но это удалось не сразу. А когда она наконец поднялась, то сейчас же снова упала.
«Дура… дура… не послушалась!.. — твердила она себе. — Ведь в двух шагах от дома действительно можно замерзнуть. Что же делать?»
Не решаясь опять подняться, она начала ползти, опираясь на руки. Но и это медленное продвижение доставалось ей с огромным трудом. Она постоянно останавливалась и осторожно втягивала в себя воздух через мех воротника.
На мгновенье ей представилась залитая светом станция московского метро. Она словно ощутила под ногами твердый пол из разноцветных каменных плиток, увидела теплый мрамор стен, матовые тюльпаны светильников, решетчатые ступени эскалатора.
Но странное дело: вместо того чтобы горько пожалеть обо всем этом великолепии, Татьяна Борисовна развеселилась.
«Посмотрели бы московские подруги, как Таня Новикова ползет на четвереньках!.. — подумала она. — Точно сон какой- то… А ведь я доберусь… Ну-ка, еще немножко!»
Так, подбадривая себя, она ползла, отдыхала и снова ползла. Какое счастье! Калитка. Теперь уже близко!
Она была около самого крыльца, когда дверь распахнулась и Николай Сергеевич с фонариком в руках начал всматриваться во мглу и кричать:
— Татьяна Борисовна! Товарищ Новикова! Эй-эй!
Упорный, неослабевающий ветер срывал с губ Татьяны Борисовны ответный крик. Она подтянулась еще и схватила Николая Сергеевича за полу тулупа.
Старый мастер подхватил Новикову и ввел ее в дом. Варвара Степановна, которая не могла простить себе, что проглядела уход молодой учительницы, с тревогой вглядывалась в ее лицо. Но Татьяна Борисовна была хотя и напугана, но очень весела. Она, зябко передергивая плечами, пила горячий чай и подсмеивалась над своей неудачей.
— Упрямая какая! Все по-своему хочет! — шепнула Тоня матери.
— Неопытна, — спокойно сказала мать. — Теперь будет знать. А характер есть. Не растерялась.
Тоня подсела к отцу. Николай Сергеевич сосредоточенно крутил рычажок радиоприемника.
Задумавшись, она прослушала какой-то музыкальный отрывок, потом несколько фраз передававшейся лекции.
Спустя несколько минут Тоня взволнованно переглянулась с отцом. Радио донесло гул жарких аплодисментов. Овация продолжалась долго — медленно затихала, потом возникала вновь. И наконец раздался спокойный, единственный в мире голос.