Чистое золото
Шрифт:
Новикова закусила губу: «Не меня спрашивает — классную руководительницу, а Петра Петровича!»
— Я жду, товарищи, ваших советов и предложений, — тихо произнесла Сабурова.
Первым заговорил математик:
— Я прекрасно понимаю, Надежда Георгиевна, что тяжело наказывать ученика десятого класса, юношу, который через три месяца окончит школу. Но я стою за суровое воздействие, если Мохов не поймет, что сделал. У меня в течение тех четырех лет, что я работаю здесь, он учился и вел себя неплохо, но в прошлом, как я слышал, за ним числились подобные самовольные поступки. Раньше это
Федор Семенович говорил, как всегда, очень гладко и назидательно.
— В дальнейшей жизни… да… — повторил, разглядывая свой карандаш, Петр Петрович. — А каково она сложится, дальнейшая-то жизнь? Суровое воздействие не на всех одинаково влияет. Мохов может и вовсе оставить школу, если сочтет наказание несправедливым.
Сабурова взглянула на Клавдию Ильиничну:
— А ваше мнение?
— Конечно, необходимо строгое внушение. Такие парни, как Мохов, на фронтах воевали, блокаду в Ленинграде выдерживали!.. А тут, подумайте, какая слабонервная барышня: Убегать, пропускать занятия… Безобразие!
— Откуда вы знаете, как Мохов вел бы себя на фронте или в Ленинграде? — грубовато спросил Петр Петрович.
— Я глубоко убежден, что он вел бы себя малодушно, — решительно заявил Федор Семенович.
— А я в этом вовсе не уверен.
— Как я понял, Мохов был очень оскорблен тем, что ему не поверили, — заговорил Александр Матвеевич. — Особой благовоспитанностью Андрей, конечно, не отличается, — улыбнулся он, — но парень хороший.
— Что думает классная руководительница? — спросила Сабурова.
Татьяна Борисовна быстро вскинула на директора глаза и ответила, запинаясь:
— Я считаю… я думаю… что надо позвать сюда Мохова и… и поговорить с ним.
— Так… Вызвать его, конечно, нужно. Вызов на педагогический совет — для ученика большое событие. Он волнуется и безусловно запомнит все, что ему скажут. Значит, следует установить, как с ним держаться. Позвольте теперь мне сказать свое мнение о Мохове… Да, юноша неуравновешенный. Я думала, что за последние годы он научился владеть собой, но оказалось, что это не так. А между тем Андрей нередко проявлял выдержку. Помните его работу в колхозе прошлым летом? Наложить на Мохова строгое взыскание легче всего, но та ответственность, которую несет советская школа за каждого ученика, должна предостерегать нас от легких путей…
Сабурова говорила медленно, наклонив голову, положив руки на край стола, словно рассуждала сама с собою. И когда она кончила, никто больше не упомянул о «суровом воздействии».
— А теперь, Петр Петрович, — сказала Сабурова, — будьте добры, попросите сюда учеников.
Андрей, Илларион и Анатолий вошли в учительскую.
Соколов был бледен, и лицо его казалось осунувшимся. Нелегко ему дался сорокакилометровый пробег на лыжах в село и обратный путь оттуда. По дороге его несколько раз обгоняли попутные машины, но он не поднимал руку. Все школьники ходят на лыжах в Шабраки, он не хуже других дойдет.
Анатолий шел весь день и добрался до села страшно усталый, но довольный. Переночевав у сестры Андрея, он утром отправился обратно
В глазах Рогальского под очками пряталась тревога. Ила два дня волновался за Соколова. Непременно хотел идти, а вдруг не дойдет? Лыжу сломает, или буран начнется. Все-таки не здешний, непривычный… Да уговорит ли еще упрямого Мохова вернуться? Сейчас эти страхи казались Рогальскому пустыми. Что могло с Соколовым случиться? И как посмел бы Андрей не вернуться в школу?.. Но что скажет педагогический совет? Илларион на предстоящем комсомольском собрании вынужден был клеймить невыдержанного товарища, но сейчас желал одного: чтобы не слишком сурово покарали Мохова.
Круглое лицо Андрея было румяно, как всегда, но выражало полную растерянность. Он ежеминутно облизывал губы и глядел в сторону, избегая смотреть на учителей.
— Здравствуй, Андрей, — обратилась к нему Сабурова.
Мохов спохватился, что не поздоровался ни с кем. Вечно он сплошает! Вот Илларион и Толька как вошли — поклонились.
— Здравствуйте, Надежда Георгиевна! Здравствуйте, Петр Петрович! — торопливо начал Андрей и умолк.
За столом сидели все его преподаватели, и ему показалось, что будет очень глупо, если он начнет здороваться с каждым в отдельности.
На лбу у Андрея выступили мелкие капли пота, он переминался с ноги на ногу и молчал.
— Очень хорошо, что ты вернулся, Мохов, — продолжала Сабурова. — Ты, наверно, и сам понимаешь, что нам надо поговорить.
— Здравствуйте, товарищи преподаватели! — вдруг громко выговорил Мохов.
Он наконец нашел подходящее обращение.
От его громкого голоса Лидия Ивановна вздрогнула, а Сабурова и Александр Матвеевич улыбнулись.
Андрей еще больше смутился и забормотал:
— Я… вы не думайте, Надежда Георгиевна… Я, если бы Соколов не пришел, сам бы вернулся… Вот спросите у него… я собирался…
Ища подтверждения своих слов, Андрей обернулся к Соколову. Толя молча кивнул.
— Очень хорошо. А теперь объясни, пожалуйста, как ты — ученик десятого класса, комсомолец — позволил себе самовольно бросить занятия и уйти?
Андрей молчал. Лица педагогов казались ему холодными и строгими. Петр Петрович насупился, всегда веселый Александр Матвеевич не смотрит на него и рисует что-то в блокноте, а Татьяна Борисовна глядит во все глаза. Радуется, конечно, что сейчас ему придется просить у нее прощения. А он не будет! Ни за что! Ему преподаватели всегда верили, только она…
Сабурова видела состояние Мохова. Ей искренне хотелось прийти ему на помощь. Но она сдержалась. Пусть заговорит сам. Она не заметила, как Татьяна Борисовна вдруг встала со своего места и, обойдя стол, приблизилась к Андрею.
— Вот что, Мохов… — сказала она, и на лице ее появилось застенчивое выражение, так что все товарищи ее заметили вдруг, как она еще молода. — Вот что… Я ведь перед вами виновата. Я действительно забыла, что Петр Петрович говорил мне о вашей четверке. А я вообразила, что вы неправду мне сказали. Извините меня, пожалуйста.