Читая Маркса...
Шрифт:
Литературное оформление «Капитала» органически слито с существом его теоретических выводов. Оно помогает читателю глубже понять, с яркостью воспринять величайший теоретический труд научного социализма. Художественные образы помогают в этом и Марксу, и его читателю.
КАРЛ МАРКС
ИЗУЧАЕТ РОССИЮ
(К 150-летию со дня рождения Карла Маркса)
Тема о Марксе и России, всегда приковывавшая внимание советских историков, имеет значительный общетеоретический интерес. Она ставит большие вопросы о развитии русского капитализма, о характере назревавшей русской революции, о путях перехода от капитализма к социализму, о взаимосвязи революционных движений в странах Европы и «обоих полушарий», о подготовке пролетарской революции. В.И. Ленин глубоко вникал в мысли Маркса и Энгельса о России и постоянно анализировал их в
245
В основу статьи положен доклад на научной сессии Комиссии историков СССР и ГДР и Института международного рабочего движения АН СССР 23 мая 1968 г., посвященной 150-летию со дня рождения К. Маркса.
Вопрос о России никогда не был для Маркса самодовлеющим. Не имел он и характера случайного интереса, «бокового» ответвления от основных исследовательских тем Маркса, не представлял он и обособленного «островка», попутно обследованного и затем заброшенного. Вопрос о России всегда отчетливо вписывался у Маркса в общую проблему нараставшей, двигавшейся вперед в своей подготовке пролетарской революции. Он был составной органической частью этой проблемы. Это и есть, на мой взгляд, основной «ключ» к пониманию темы «Маркс о России».
Ясно намечаются два периода в изучении России Марксом: первый – от кануна Февральской революции 1848 г., когда Маркс и Энгельс едва ли не впервые упомянули о России в «Манифесте Коммунистической партии», до 1856 г., когда Маркс оборвал работу над «Разоблачениями тайной дипломатии XVIII века»; второй – от кануна русской революционной ситуации на исходе 50-х – начале 60-х годов XIX в. до конца жизни Маркса (1883 г.). Если в первый период Маркс более всего изучает российский царизм и его реакционную роль и еще не видит реальных революционных сил внутри России, то во второй период, не теряя интереса к царизму, как к одному из основных резервов европейской контрреволюции, Маркс более всего сосредоточил внимание на изучении российского революционного движения и развития русского капитализма, на русских революционных ситуациях и характере грядущей русской революции.
Маркс родился в революционный век. Примерно за первые 40 лет его жизни произошло не менее 16 революций и крупных революционных движений. В начале периода – конец 10-х и 20-е годы XIX в. – военные революции в Неаполе, Испании, Пьемонте, Италии, Греции, восстание декабристов в России, Июльская революция во Франции 1830 г., польское восстание (1830 – 1831 гг.), чартистское движение; далее – цепь революций 1848 г. в Европе: во Франции, Германии, Австрии, Венгрии, Италии. Вспомним еще Лионские рабочие восстания (1831 и 1834 гг.), Краковское восстание 1846 г. На этот же период падают события освободительной войны в Латинской Америке против испанского господства, начало Тайпинского движения в Китае (с 1850 г.), национально-освободительное восстание в Индии (1857 – 1859 гг.). В среднем за это 40-летие на каждое трехлетие жизни Маркса приходилось примерно по одной революции или по одному крупному восстанию.
Лишь одна царская Россия представлялась Марксу исключением. Выступление декабристов совсем не привлекло его внимания – он искал отчетливых массовых движений. Даже в консервативной Англии – стране, организовавшей на всем Европейском континенте подавление революционных сил, – в первой половине революционного XIX в. темный фон реакции прочертило яркой чертой движение чартистов. Но на Востоке высилась неприступная громада реакции, резерв контрреволюции – царская Россия. Другая, народная Россия, как сначала представлялось Марксу, глухо и немо молчала. В ее тьме «ничего нельзя было уловить». Некогда она, – и мы знаем, что Марксу это было хорошо известно, – потрясалась крестьянскими войнами – выступлениями Разина, Пугачева. Но сейчас движения не было видно. Начиная с Французской революции конца XVIII в. Россия, по мнению основоположников марксизма, являлась «становым хребтом объединенного европейского деспотизма» [246] . Образ позвоночника всегда был символом основной, решающей опоры: «сломать хребет» означало умертвить, разрушить, уничтожить. Английская реакция постоянно опиралась на царизм в своих конкретных планах борьбы с революционной Европой, и эту связь вскрыли и глубоко проанализировали именно Маркс и Энгельс.
246
Подобный вывод встречается у Маркса множество раз – реакционная роль царизма постоянно учитывалась им. См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 19, с. 146 и след.
Можно сейчас поспорить с Марксом и Энгельсом, выдвигая моменты «недооценки» ими русского революционного движения первой половины XIX в. Они не учли не только декабристов, но и непрестанного и нарастающего брожения масс: ни крестьянского движения
Вчитываясь в тексты Маркса и Энгельса, мы легко замечаем, что начало первой большой «эры революций» они относят к исходу XVIII в., а перелом ее и спад – к исходу 40-х годов XIX в.
Мы не имеем сейчас возможности останавливаться на сложных внутренних этапах этой эры. Начавшись Великой Французской революцией, она завершилась «цепной реакцией» европейских революций 1848 г. и кончилась разгромом их в 1849 г. Все эти революции были по своему характеру буржуазными и буржуазно-демократическими. Однако последние из них (1848 – 1849 гг.) были отмечены выдающейся принципиальной новизной – выступлением молодого, нового класса – пролетариата. Он уже начал организовываться для действий – Маркс и Энгельс были активнейшими участниками этого процесса. Уже возник «Союз коммунистов», уже прозвучал накануне Февральской революции 1848 г. «Манифест Коммунистической партии». Но молодой класс, за которым было все революционное будущее, еще не был готов к решающей борьбе и потерпел поражение, обливаясь кровью на парижских баррикадах в июньские дни 1848 г.
Трезво взвешивая все обстоятельства первого поражения и оценивая силы, принимавшие в нем участие, Маркс раскрыл роль одного из сильнейших врагов революции – российского царизма. Его удары сыпались систематически во время всей первой большой революционной конъюнктуры, всей первой «эры революции». «Старая Россия была до сих пор огромной резервной армией европейской реакции, – писал Энгельс, – она действовала в качестве таковой в 1798, 1805, 1815, 1830, 1848 годах» [247] . Перечисленные даты военных выступлений России легко комментируются. Говоря о 1798 годе, Энгельс, очевидно, имеет в виду военную помощь, оказанную реакционной Турции против Франции правительством Павла I, ненавистника Французской революции: Турция в 1798 г. одновременно обратилась к Англии, России и Австрии и получила военную помощь. В 1805 г. Россия опять-таки по приглашению английской дипломатии приняла участие в новой анти-французской коалиции вместе с Англией, Австрией и Швецией. Реакционные политические цели коалиции были очевидны – намечалось восстановление во Франции власти свергнутых революцией Бурбонов. Дата 1815 г. говорит о заключительном акте Венского конгресса, на котором Александр I входил в состав заправил европейской реакции, кончавших «войну народов и царей» в пользу последних. Следующие даты говорят об антиреволюционной позиции России во время Французской революции 1830 г., об усмирении Польского восстания, наконец, об ударах, нанесенных Россией европейской революции в 1848 – 1849 гг.
247
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 19, с. 124.
На первом этапе интерес Маркса к России ясно обозначается в исходе 40-х годов. Естественно, что он сосредоточен именно на российском царизме: «папа и царь» идут в «Коммунистическом манифесте» в первой паре европейских властителей, травящих «призрак коммунизма». Отбор тем всецело вырастал из этой концепции. Западноевропейская революция не сможет победить, если над нею будет нависать российский царизм. Царская Россия – становой хребет деспотизма, решающий резерв подавления вызревающего западноевропейского движения под гегемонией пролетариата.
Эту роль он просто изучал и анализировал с 40-х годов, начиная от «Коммунистического манифеста» до исхода Крымской кампании, до оборванной на полуслове «Тайной дипломатии XVIII в.» К этому их влекла вся европейская революционная конъюнктура, оборванная первым разбитым выступлением в 1848 – 1849 гг. еще молодого пролетариата, необходимость изучить причины его поражения.
Поэтому было бы неправильно представлять себе создание опубликованной дочерью Маркса «Тайной дипломатии XVIII в.» так: Марксу как-то встретились в библиотеке занятные шведские памфлеты на Россию времен Северной войны и следующих лет. Он прочел эти хлесткие, острые, брызгавшие ненавистью страницы, увлекся и написал свой едкий, полный сарказма памфлет. Конечно, дело обстояло иначе. Была эпоха спада и крушения революционной ситуации в Европе – после усмирений 1849 г. Была непреложная возможность повторений подобных «усмирений» российским колоссом – при восторженной помощи перепуганных реакционных европейских правительств (Маркс ясно предвидет именно такую диалектику дальнейшего развития процесса).